Разреженный воздух

– Я не встраивал маячок без твоего согласия, поскольку это противозаконно. Но мы тратим на тебя кучу денег и усилий, и я хочу отдачи. Возможно, я улыбнусь, если ты снова облажаешься и позволишь себя убить, но так я Идальго не поймаю. И Мадекве не найду. Так что можешь поставить на кон свои яйца, Вейл, что мы будем за тобой следить, нравится тебе это или нет. Привыкай. Ты нас не заметишь, и никто не заметит. Но мы будем рядом. И если ты хочешь вернуться на Землю – более того, Вейл, если ты хочешь хотя бы чего-то, помимо крайне длительного пребывания в герметичной тюремной капсуле, – тебе стоит сосредоточиться и выполнить задание.

Я кивнул:

– Удачи.

– Что?

– Я подумал, кто-то должен это сказать. Непохоже, что это будешь ты.

Маленькая пауза. Затем Сакарян выдавил из себя неохотный смешок:

– Хорошо. Наслаждайся операцией, Вейл. Наслаждайся своим обновлением. Но имей в виду – все это не бесплатно, и скоро я выставлю тебе счет.

Он вышел, а я задумчиво посмотрел ему вслед. Неудивительно, что Идальго обошел Мадекве в заботах Сакаряна – именно его имя в конечном итоге гарантировало эту сделку. Я прикинул, что без магии Идальго я бы сейчас, скорее всего, торчал в камере. А то и похуже.

Но я бы многое отдал за то, чтобы узнать, какую роль в этом сыграли Астрид Гаскелл и Земной надзор. Сколько заинтересованных сторон будет скрываться в тени вокруг Нины Учаримы, когда я до нее доберусь. И насколько надежным было обещание отвезти меня домой, даже если мне каким-то образом удастся разыграть эту карту.

Кто-то, мрачно вспомнил я, обещал вернуть домой и Павла Торреса.

И посмотрите, что из этого вышло.

Глава сороковая

Где-то кричит восьмилетний ребенок из трущоб, тщетно призывая самую сильную магию слов, какую он только знает, лишь бы унять эту нарастающую, пропитывающую все тело агонию.

«Больно, как же больно, нет, прекратите, ПРЕКРАТИТЕ, вы, пидоры, уроды, что б вы сдохли, ПОШЛИ ВЫ НА ХУЙ, ПРЕКРАТИТЕ, ПРЕКРАТИТЕ…» Силы иссякают, сопротивление ослабевает, насилие превращается в слезы. «Остановитесь, очень больно, пожалуйста, прекратите, прекратите, пожалуйста, хватит, нет, пожалуйста, хватит… Я хочу к маме, я хочу к маме, я хочу…»

«Тише, Хакан, дыши. Выдохни боль».

«Мама?»

«Я не твоя мама. Но сейчас я могу помочь тебе больше, чем она. Дыши и отпусти боль. Она отступит, твое тело поймет, как справиться».

«Но мне так больно…»

Он хнычет, последние силы тают, превращаясь в слабый огарок свечи.

«Да, это больно. Все дело в том, что прямо сейчас на твой гипоталамус и соматосенсорную кору устанавливается необработанный нейронный интерфейс. Это нарушает способность организма интерпретировать боль и делает внешние обезболивающие меры неэффективными. Но пока мы говорим, твое тело и запатентованные системы «Блонд Вайсьютис», к которым оно подключается, заново изучают свои отношения. Дыхание помогает».

«Мама, мама, мамочка, мумумумуму…»

«Нет, прекрати. Твоей мамы здесь нет, она тебе не поможет. Послушай меня».

«Кто…»

Замутненный болью и замешательством вопрос все равно мерцает, словно монета в иле на морском дне, словно всплеск солнечного света на рябой поверхности воды далеко-далеко наверху. Он уже задан, ожидает завершения, медленно выходит из ножен сияющий клинок, острие, цель, путь назад к себе.

«Кто… ты такая?»

«Я – Осирис. Я здесь, чтобы помочь».