Разреженный воздух

Я очень медленно кивнул, обдумывая услышанное.

– Умно. Здесь никакой разработки, там никаких затрат на подгонку продукта под земные условия. Да еще и марстеховская наценка по полному прайсу. Любопытно, почему никто не подумал об этом раньше.

– Может быть, они и раньше этим занимались, Вейл. Разве не в этом весь смысл? – Она начала стягивать вторую перчатку. – Размещение бренда, иллюзорная добавленная стоимость. Разве не на этом строилось все это место с самого приземления «Лутры»? Тут же все строится на лжи о том, что на Марсе есть что-то лучшее, что-то запредельное. Вот только что? Место, образ жизни, чувство, имя? Марс! Марстех! Способ утолить жажду, которую отрицает современная жизнь!

Я снова оторвался от информирования Рис. Натянул на лицо свирепую ухмылку.

– Ну и кто теперь поэт? Ты упустила свое призвание, Ракель. Тебе следовало бы писать рекламные тексты для какой-нибудь известной корпорации.

– А ты думаешь, я не такая? Как ты думаешь, что значит быть мэром этого места? Как ты думаешь, в чем заключается настоящая работа Малхолланда? Мы продаем ложь, Вейл. Мы успокаиваем толпу тем, что они хотят услышать. Все для того, чтобы вернуть их в строй и заставить делать то, что им велят. Партия Процветания? Мы точно такой же бренд, как и любой другой. Мы – клей, который скрепляет Долину.

– А я-то думал, что вы просто кучка полуграмотных мошенников, которые любой ценой доят Высокие Рубежи.

Аллаука улыбнулась. Это придавало ей странно затравленный вид.

– Смейся, сколько хочешь, Вейл. Все это место построено на мифах, и именно этим угрожал Торрес. Плати, или он разрушит миф о марсианском кожтехе.

Я кивнул. В этом был смысл. На кожтех приходился каждый седьмой марин, заработанный на Марсе. Более того, была вероятность, что ударные волны от такого заявления окажутся достаточно велики, чтобы разрушить все мифическое здание марстеха, да и сам Марс.

– А он подготовился, да? – спросил я. – Поговорил с людьми, которые в теме.

Аллаука внезапно криво ухмыльнулась.

– Что, ты имеешь в виду позерствующих сакранитских мудаков в обсерватории?

– Отследила меня дотуда, да?

Она скинула вторую перчатку рядом с первой. Уставилась на нее, не обращая внимания на меня, будто никого рядом не было, а разговаривает она сама с собой.

– Он думал, «Седж» заплатит, чтобы сохранить все в тайне. Заплатит, чтобы сохранить свою репутацию в неприкосновенности. Он… он, кретин, думал, что Малхолланд ему заплатит.

Малхолланд, подумал я, скорее всего, подарил бы любому, кто хотя бы услышал о таком дерьме, пулю в затылок и неглубокую могилку где-нибудь над Губой.

– Ты действительно не убивала его, Ракель? – Почему-то этот вопрос имел для нее значение. И если я собирался выбраться из этого дерьма, мне требовался каждый миллиметр преимущества, который я только мог получить.

Она покачала головой.

– Я послала его куда подальше и сказала, чтобы он больше никогда не совался ко мне с подобным дерьмом. И вот почему, по моему мнению, его убил кто-то другой. Но не я.

Послышались шаги – вернулся Густаво. Ретивый повернулся на звук. Аллаука подняла взгляд и почти нехотя встретилась с моим. Глаза у нее были пустые.

– Тогда пора, – тихо произнес я.

Она поспешно встала, меняясь в лице перед тем, как повернуться к новоприбывшему. Снова закуталась в мрачные одежды и надела маску власти, скрывая то, кем была со мной.

– Ты что-то не торопился, долбоеб.

– Да, я разговаривал с Гэвелом. Он хочет знать… – Густаво увидел обмякшие останки Чанда. – О, вы уже закончили.

– Должны же мы были что-то сделать, чтобы развеять скуку! Ты достал пушки?

– Конечно. – Густаво шагнул к нам, размахивая «ВакСтаром» в одной руке и «Балюстраадом» в другой. Шмыгнул носом и взглянул на меня. – Что теперь, прикончим этот кусок дерьма?

– Нет, не сейчас. Я хочу уйти отсюда минимум за два часа до того, как его жизненные показатели уйдут в ноль. Я хочу, чтобы у меня было алиби – работа в мэрии. И в любом случае, я не…

Лучшего момента и придумать было нельзя.

«Запускай», – велел я.

Из вмонтированных в крышу динамиков донесся вой сирен. Стену с приборной панелью словно охватило машинное безумие, там вспыхивали и мигали красные и янтарные огоньки. Мое сердце скакнуло к запертым дверям груди. Где-то за пределами камеры раздался свинцовый грохот системы замков и засовов, меняющих конфигурацию. Густаво и Аллаука уставились на мигающие дисплеи, затем перевели взгляды на Ретивого.

– Ты что, блядь, сделал? – рявкнул Густаво, но Ретивый покачал головой, беспомощно тыча лапами в приборы.

«Выброс», – велел я и, рыча, поднялся со стула.