Разоблачение. Повести, рассказы, стихи, пьесы, статьи

— «Пребываю уча» — несколько неряшливо, но в стихах явственно ощущаются горы и запах долин, прорезанных ледяными источниками, — заметил Маршак. — Впрочем, я не вправе судить, ибо не знаю языка, может быть, именно такая неряшливость и угодна переводчику, французское выражение «нон шалон», приветствующее легкую небрежность, таит в себе множество смыслов... Я, например, из-за досадной языковой небрежности однажды попал в глупейшее положение... В Англии нас с сыном пригласил в гости один джентльмен, денег на такси, понятно, нет, поехали на электричке, сбились с пути, я еще на грех забыл в номере часы, встретили мы на лесной дорожке почтальона, я и спросил его: «вот из зе тайм»? Прохожий ответил, — без тени усмешки, — «о, это слишком философский вопрос, сэр»... Я смутился; только потом понял свою ошибку: мой вопрос звучал именно так, как на него и можно было ответить: «каково время»? Я ведь переводил Бёрнса, пользуясь словарным запасом, почерпнутым в гимназии и во время домашних уроков...

...Мы посмотрели грибоедовскую дорогу, потом объехали генуэзскую крепость, спустились к обрыву, устроились там — полюбоваться морем; проходящий мимо отдыхающий — в лаковых туфлях, в крахмальной сорочке, поверх которой была надета полосатая (цвета уссурийского тигра) пижама, — посмотрел на меня с невыразимым презрением:

— Молодой, а бороду отпустил! Брить вас, хулиганов, надо!

Маршак легко откинул свое невесомо-сухое тело на тоненькие

палочки-руки и сурово заметил:

— Как же вам не стыдно, товарищ? Почему вы обижаете гостя из братской революционной Кубы?

«Уссурийский тигр» в пижаме побагровел, изменился в лице, стал меньше ростом, начал бормотать что-то несуразное.

—Я готов перевести нашему кубинскому другу то, что вы скажете, — напористо, требовательно продолжал между тем Маршак, — а то как-то очень уж некрасиво вы себя повели...

—Ну, переведите, — растерянно начал «тигр», — что, мол, Фи­дель—Хрущев бхай-бхай...

— Бхай-бхай относится к Неру, — по-прежнему строго продолжил Маршак, — вы, пожалуйста, по делу...

Откашлявшись, «тигр» побагровел еще больше и понес:

— Братский кубинский народ, воодушевленный историческими решениями, день ото дня крепнет, набирая темпы в строительстве новой счастливой жизни...

Он говорил минуты три — заученные, бездумные термины, не понимая, видимо, что он говорит.

Маршак, не оборачиваясь ко мне, бросил по-английски:

—Я обожаю мистификации, но мы зашли слишком далеко, если этот человек поймет, что вы не кубинец, с ним может приключиться шок, а это уже злодейство...

...Русская интеллигентность константа в Шаляпине, звенит в полукровке Фальц-Фейне, она пронизывала и еврея Маршака, вот почему я вспомнил его в тот вечер; а еще, наверное, оттого, что ночью уже, прощаясь после поездки, он весело помахал мне тростью, произнес «дым отечества нам сладок и приятен», и как-то игриво пошел к тому коттеджу, где жил; глядя ему вслед, Полянкер вздохнул: «А ведь у него рак, и он об этом знает, каждый день для него — дар Божий».

— Какой у вас самый счастливый день? — спросил барон, когда мы перешли к камину, поближе к маленькой елке, украшенной звездочками, свечками и блестками (привычных мне игрушек, которые наши дети затаенно достают с антресолей каждый год тридцать первого декабря, когда в комнате сладостно и бездумно пахнет убитой елочкой, не было здесь).

— Отец подарил нам с Борисом игрушечный театр, — заметил Шаляпин, — не помню, может и к Новому году... Сцена, кулисы, круг, занавес, — все что угодно можно было выделывать... Думаю, и графика Бориса, — как-никак, он много лет оформлял нью-йоркский «Тайм», и моя работа в синема начались с этого прекрасного, потерянного, увы, театра... Право, это был самый счастливый день в жизни, мамочка жива, отец — рядом, он всегда казался нам очень

—

—

—