Разоблачение. Повести, рассказы, стихи, пьесы, статьи

ПИСАТЕЛЬ. Я говорю о принципе...

ВТОРАЯ МАССАЖИСТКА. Конечно, мы бы купили билет на такой спектакль; так надоела наша грязь, бульварная грязь...

ПЕРВАЯ МАССАЖИСТКА. Только зачем вы с этими?

ПИСАТЕЛЬ. Свобода, моя пташечка, свобода... Спасибо, прелестницы, я снова юн и полон сил для труда и борьбы...

Писатель поднимается и, одеваясь на ходу, совершает обратный ход по кругу в свой ампирный, несколько женственный кабинет. Он подходит к диктофону и отматывает пленку. Слушает окончание своей фразы: «...а наши людские часы подобны мгновеньям».

ПИСАТЕЛЬ Кто-то приехал?

ПИСАТЕЛЬ. Это Анри.

ПИСАТЕЛЬ Мой единственный друг...

ПИСАТЕЛЬ. Ты считаешь его другом? Боже мой, скольких людей ты считал своими лучшими друзьями, а они продавали тебя сразу же, как только ты впадал в очередную немилость.

ПИСАТЕЛЬ Но зато я продлевал счастье: я люблю друзей, а если разочарование и приходило, то следом за месяцами дружбы, истинной дружбы, и я был счастлив во время этих месяцев братства.

ПИСАТЕЛЬ Входит Анри.

ПИСАТЕЛЬ Добрый день, мой дорогой Анри.

ПИСАТЕЛЬ Бомарше, я принес горькую новость.

ПИСАТЕЛЬ. Сделать кофе?

ПИСАТЕЛЬ Побудь со мной, дорогая.

ПИСАТЕЛЬ Бомарше, ты должен понять меня. Ты должен понять меня, как настоящий друг. Пюбилье и Рошар сегодня ушли из труппы, а на них валила публика. Они не хотят играть в твоих эротических, как они сказали, пустячках, их тянет в высокую и чистую трагедию Эсхила. Они хотят нежности и веры. Я умолил их вернуться в театр, пообещав им Эсхила. А уже потом мы поставим твоего «Фигаро».

ПИСАТЕЛЬ Анри, но я же должен чем-то кормить семью. Я гол и нищ. У меня один источник дохода: вот эта рука. Я не умею ничего другого...

ПИСАТЕЛЬ Бомарше, весь Париж знает, что ты еще умеешь.

ПИСАТЕЛЬ Ты же не дашь мне денег на поездки в Лондон и Вену, на встречи с авантюристами, на погони и переодевания! Я не гений, я должен хоть как-то познавать мир, чувствовать биение пульса. Я бы послал к черту мою работу на благо Версаля, дай ты мне гарантию хлеба насущного.

ПИСАТЕЛЬ Бомарше, ты обязан понять меня.

ПИСАТЕЛЬ Анри уходит.

В комнату входит женщина с низким задом, громовым голосом, в мини-юбке. Это Р Е Ж И С С Е Р. Вместе с ней входят трое м у ж ч и н (ими могут быть молодчики — британские шпионы из первой декорации). Режиссера играет та же актриса, которая играла в предыдущей картине режиссера Ван Тифозинни.

РЕЖИССЕР Здравствуй, любимый! Здравствуй, живой гений! Познакомься, пожалуйста: это Фридрих, твой будущий соавтор по репризам политического характера, Джордж — соавтор по сценам массовой истерии, а Лючиано — соавтор драматургических конструкций. Знаешь, я положила первый акт твоей пьесы о Бомарше сегодня на ночь под подушку, утром читала сестре, и мы обе плакали и смеялись, смеялись и плакали... Сестра смеялась до икоты — я вызвала к ней «Скорую помощь». Поздравляю тебя, родной, поздравляю! Я мечтаю только об одном — как можно скорее поставить твою пьесу! Я посоветовалась с ребятами: художниками, осветителями, гримерами, пожарными, вот с ними (она кивнула на соавторов) — мы сделаем зрелище, настоящее зрелище!

ПИСАТЕЛЬ. Спасибо, спасибо, милая. Сразу стало легче жить и работать. Но ты — так же ранима, как и я. Сегодня звонил твой продюсер, он сказал, что вы взяли Дюрренматта...

РЕЖИССЕР. Не думай об этом. Предоставь об этом думать мне. Сейчас мы с тобой сядем и пройдемся по всему тексту. Кое-что надо будет нам с тобой и с ними (она кивает на соавторов) сочинить заново, кое-что убрать.

ПИСАТЕЛЬ. Можно тебя на минуту?Сколько?

РЕЖИССЕР. Фифти — фифти.

ПИСАТЕЛЬ. И вы все официальные соавторы?

РЕЖИССЕР. Это можно уладить: тебе — сорок, им шестьдесят процентов, и ты на афише один.

ПИСАТЕЛЬ. Даже не советуясь с адвокатом, могу тебе сказать по-братски: пятнадцать процентов тебе, десять — им. Это — все.

РЕЖИССЕР. Мне стыдно говорить об этих мелочах, родной. Я привела с собой двух ребят. Ну-ка, мальчики, сыграйте нам сцену из первого акта его пьесы.

Менестрели поют песенку о судьбе Фигаро.

РЕЖИССЕР. Ничего... Можно и так... Но я придумала все наоборот. И написала всю сцену заново. Сначала пантомима, а потом песня! Ты понимаешь?! Это же гениально! И совершенно другой смысл! Я прочитала сестре — она плакала! Ты плакал, Лючиано?