Разными глазами

Верю, что со мною трудно, неприятно. Верю, что тебе нужно иное отношение, нужен помощник — оруженосец. Верю даже, что мое представление о любви — ненормально, что что-то нужно совсем иное. А переделать себя не могу. И обольщать тебя не хочу. Хотя люблю тебя по-прежнему и с горечью думаю о том, что все же придется расстаться навсегда, потому что со мною ты себя замучаешь. Ты не думай, говорить мне это совсем не так легко. Я сама очень устала и хотела бы, как ты, лечь сейчас на песок под солнце, слушать море и ни о чем не думать. Все-таки мы помогли друг другу пережить самое трудное время. А почему бы нам, если мы не можем идти с тобой в паре, все же не остаться друзьями? Девочка-то у нас общая.

Вот почему я не хочу тебе говорить: прощай. Мы с тобой еще не раз увидимся. От всей, всей души целую тебя.

Твоя Варя

XXXVII

Раиса Григорьевна Геймер — Марии Васильевне Угрюмовой (записка, пересланная с девчонкой 12 июня)

Мария Васильевна, милая, я еще раз обдумала создавшееся положение и с большим убеждением настаиваю на необходимости полного разрыва Вашего с Т. Ехать вместе с ним в Хараксы — безумие. Это значит — еще туже затягивать на себе петлю, обрекать себя на новые мучения. К тому же он любит О.— на этот раз, кажется, серьезно,— это я заключила из своих наблюдений, некоторых его невольных признаний и, наконец, из того, что Вы сами мне говорили об его отчаянии после ее отъезда.

Во всяком случае, Вам нужно спасать свою душу — она найдет покой только рядом с М. А.

Верьте мне — любви нас учит страдание. Нужно самой идти ему навстречу, чтобы оно нас не раздавило и дало силы любить тех, кто любит нас.

Р. Г.

XXXVIII

Профессор Леонид Викторович Кашкин — супругам Штрамм в Мюнхен, Германия

Ай-Джин, 15 июня

Милейшие Ольга Максимовна и Арнольд Германович, с чувством живейшего интереса читали мы с женой в «Жизни искусства» ^{18} Ваши впечатления о заграничной поездке и сводки из иностранных газет об успехах Вашего театра. Вы, конечно, поймете, какое горделивое удовлетворение испытал я при этом — Ваш неизменный поклонник и историограф. Конечно, наши русские зоилы, наши господа из ультра «левого фронта» ^{19} (левее здравого смысла) снова подняли травлю, как и в первую Вашу поездку. Опять старые слова о «буржуазном искусстве», об «эстетизме», о «пестрых тряпках», о «несозвучности эпохе». Опять кивки в сторону Мейерхольда ^{20} — «от которого все качества». Все эти крики — бессильная ярость перед очевидностью: ваш театр жив, будет жить, и ничто не затемнит блистательную страницу в истории русского искусства, в которой вписаны Ваши имена — первой славнейшей артистки современности и изощреннейшего режиссера. Не мне говорить Вам это — Вы знаете мою искренность.

Вашу милую открытку из Дрездена нам переслали в «Кириле», где мы скромно проводим с женой вот уже месяц.

О московских новостях мы узнаём по газетам и журналам, которые приходят к нам, должно быть, позже, чем к Вам,— на пятый день. Пытаемся жить растительной жизнью и меньше думать. Это, правда, не всегда удается даже здесь. Современная «квалификация», «профессионализация» заставляет неизбежно каждого из нас и в дни отдыха сталкиваться с себе подобными.

В «Кириле» приблизительно то же общество, что и в Москве: общие знакомые, общие интересы, старые сплетни — все это только полощется на меньшем пространстве. Чтобы несколько обособиться, мы поселились в Ай-Джине. Но и здесь не спаслись. Рядом с нами жил композитор Тесьминов, только лишь на днях уехавший в Хараксы. К крайней своей досаде, нам с женой пришлось быть свидетелями одного из его бесчисленных романов. Я раньше знал его только как композитора и блестящего музыканта. Теперь мне удалось присмотреться к нему поближе. Это, во всяком случае, любопытная фигура, любопытная в отрицательном отношении. Я не представляю его себе без женщины. Ему бы следовало жить в век плаща и шпаги. Но должен признаться, новое произведение Тесьминова — симфония «Поединок» — превзошло мои ожидания.

Он играл нам ее недавно. В музыке Тесьминова меня больше всего подкупает свежесть и цельность музыкальной мысли, ее молодой, стремительный бег. В Тесьминове нет и тени упадочности, столь часто характеризующей рахитичных западных новаторов, ищущих остроты звуковых ощущений, их одуряющей, гипнотизирующей пряности. Нет в нем и стремления к экстравагантной левизне, служащей прикрытием бессилия творческих потуг.