Разные оттенки смерти

– Ты это читала? – спросила Клара, поставив пустой стакан из-под пива на стол и протянув Мирне выпуск «Оттава стар». – «Стар» выставка не понравилась.

– Шутишь!

Мирна взяла газету и просмотрела ее. Пришлось признать, что рецензия далеко не хвалебная.

– Как там они меня назвали? – спросила Клара, садясь на подлокотник кресла Мирны. – Вот оно. – Она ткнула пальцем и прорвала газетный лист. – «Клара Морроу – старый, усталый попугай, подражающий настоящим художникам».

Мирна рассмеялась.

– Тебе это кажется смешным? – спросила Клара.

– Ну, ты же не относишься к этим словам всерьез?

– А почему нет? Если я всерьез отношусь к хвалебным рецензиям, то почему не могу относиться так же к разгромным?

– Но ты посмотри на них, – сказала Мирна, показывая на газеты на кофейном столике. – Лондонская «Таймс», «Нью-Йорк таймс», «Девуар» – все они пишут, что твое искусство новое и прекрасное. Блестящее.

– Я слышала, что критик из «Монд» был на вернисаже, но он даже не озаботился написать рецензию.

Мирна уставилась на подругу:

– Наверняка еще напишет и согласится со всеми остальными. Выставка имеет огромный успех.

– «Ее искусство, будучи привлекательным, не является ни оригинальным, ни смелым», – прочла Клара через плечо Мирны. – Они вот не считают, что выставка имеет огромный успех.

– Бога ради, да это всего лишь «Оттава стар», – сказала Мирна. – Кому-то ведь она должна была не понравиться.

Клара просмотрела рецензию и улыбнулась:

– Кто-нибудь еще говорил тебе, что художники чокнутые?

– Я впервые об этом слышу.

Из окна Мирна видела, как Рут кормит птичек булкой. А на вершине холма Доминик Жильбер возвращалась в сарай на животном, похожем на лося. На террасе перед бистро за столиком для клиентов сидел Габри и ел десерт.

Не в первый раз Три Сосны показались Мирне эквивалентом человеческого общества. Которое принимает раненых и ненужных. Сумасшедших и уязвленных.

Здесь было убежище. Хотя это убежище явно не гарантировало защиту от убийства.

Доминик Жильбер скребла щеткой круп Лютика. Это всегда напоминало ей сцену из «Малыша-каратиста»[40]. Полировку наносим, полировку стираем. Только вместо замшевой тряпочки здесь работали скребком, а вместо машины холили лошадь. Или что-то на нее похожее.

Лютик стоял в проходе сарая, вне своего стойла. Честер наблюдал за этим действом, пританцовывая, словно у него в голове сидел оркестр мариачи[41]. Макарони был в поле. Его уже вычистили, и теперь он валялся в грязи.

Доминик, очищая с громадной лошади засохшую, спекшуюся грязь, отмечала шрамы и проплешины, на которых никогда не появится волосяной покров, настолько глубоки были раны.

И все же лошадь позволяла Доминик прикасаться к ней, ухаживать за ней, ездить на ней. Как Честер и Макарони. Если какие-то существа и заслужили право брыкаться, так это они. Но они вели себя как тишайшие из животных.

До нее донеслись голоса:

– Вы уже показывали нам эти фотографии.

Говорил один из гостей, и Доминик знала, кто именно – Андре Кастонге. Владелец галереи. Большинство гостей уже уехали, но двое остались. Месье Кастонге и месье Маруа.

– Я бы хотел, чтобы вы взглянули еще раз.

Это вернулся старший инспектор Гамаш. Доминик посмотрела на квадрат света в конце сарая, стараясь не высовываться из-за крупа громадного Лютика. Ей было немного неспокойно, и она не знала, сообщать ли о своем присутствии. Трое мужчин стояли под солнцем, опираясь на ограду. Они, конечно же, понимали, что место это не уединенное. К тому же она первой пришла сюда. К тому же ей было интересно послушать.

Поэтому она ничего не сказала и продолжила вычесывать Лютика, который никак не мог поверить в свое везение. Вычесывание продолжалось гораздо дольше обычного. Хотя то, что казалось избыточной нежностью по отношению к его крупу, и вызывало у него определенное беспокойство.

– Может быть, нам стоит посмотреть еще раз, – раздался голос Франсуа Маруа.

Голос прозвучал рассудительно. Даже дружески.

Последовала пауза. Доминик увидела, как Гамаш передал Маруа и Кастонге по фотографии. Они какое-то время разглядывали их, потом обменялись снимками.

– Вы сказали, что не знаете убитую женщину, – напомнил Гамаш.

Его голос тоже звучал расслабленно. Обычный разговор с друзьями.

Но Доминик трудно было обмануть. Ей стало интересно, попадутся ли эти двое в ловушку. Кастонге, может, и попадется. А насчет Маруа она сомневалась.

– Я подумал, – продолжил Гамаш, – что это застало вас врасплох и вам нужно посмотреть еще раз.

– Я не… – начал было Кастонге, но Маруа прикоснулся к его руке, и тот замолчал.

– Вы совершенно правы, старший инспектор. Не могу сказать про Андре, но я лично смущен, потому что действительно ее знаю. Это Лилиан Дайсон. Верно?

– Нет, я ее не знаю, – отказался Кастонге.

– Мне кажется, вам следует еще покопаться в памяти, – сказал Гамаш.

Голос его продолжал звучать любезно, но в нем появился металл.

Прячась за крупом Лютика, Доминик молилась о том, чтобы Кастонге ухватился за брошенный ему старшим инспектором спасательный круг. Чтобы увидел в этом руку помощи, а не что-то иное. Подарок, а не ловушку.