— Я дождусь тебя, девочка моя. Но ничего не могу обещать. Я тут подумал: все, что я должен тебе сказать, скажу сейчас. Все, пока. Целую тебя, родная.
Она слушала гудки и чувствовала, как пальцы Брюса Кеннеди обхватывают ее руку и мягко, нежно сжимают ее.
Она смотрела на него, смотрела в стекла его солнечных очков, на его изборожденный морщинами лоб, на ухмылку на лице, на тяжелые черные брови, которые густо торчали над оправой.
12
— Смотрите, — сказала она. — Вон там!
Они сидели очень тихо, поэтому ей сначала показалось, что перед нею растения, листья растений, по необъяснимой причине приклеившиеся к стене собора. Собор в этот час был освещен со всех сторон прожекторами на площади и фонарями, высоко на стенах, под самой крышей. Большинство саламандр расположились поближе к фонарям. Более пяти десятков, а то и сотня. Время от времени одна внезапно бросалась вперед, вероятно, чтобы поймать какое-нибудь насекомое, думала Мириам.
Брюс Кеннеди стоял, опершись одной рукой на капот «СЕАТа», в другой руке у него покачивались солнечные очки. Прищурясь, он посмотрел туда, куда показывала Мириам:
— Вон там! Да нет, там!
Саламандры сидели и над арочным входом, и слева и справа на рамах витражных окон.
На площади безлюдно. И звуков не слышно, кроме шума бьющихся о берег волн. Воздух горячий и влажный. Мириам провела кончиками пальцев по открытым рукам и ощутила на них тонкий налет липкой влаги.
Можно пойти на пляж. Держаться за руки, бегать босиком по самому краю воды в набегавших на песок волнах. Лежать на песке в свете луны. Так, а есть ли луна? Она посмотрела на небо — почти черное. Возможно, были и звезды, но их вытеснило белое облако света вокруг собора.
Брюс Кеннеди обошел «СЕАТ», прислонился к дверце со стороны пассажирского сиденья. Можно поехать куда-нибудь, оставить машину на каком-нибудь уединенном обрыве, чтобы свет фар растворялся в ночи… Она пыталась вспомнить, сколько же бутылок вина они заказали, сколько рюмок ликера
Она прекрасно сознавала, что никак не может вставить ключ в зажигание. А в первую очередь более чем ясно отдавала себе отчет, что возня с ключом в точности соответствует расхожему представлению о человеке, который явно перебрал и которому ни в коем случае нельзя садиться за руль. И с каким же облегчением она вздохнула, когда наконец вставила ключ в стартер. «СЕАТ» знакомо, энергично заурчал.
Ответа не последовало, она повернула голову — Брюс Кеннеди спал.
За пределами Чипионы на нее, словно удар, без всякого предупреждения навалилась кромешная тьма, со всех сторон охватившая машину. Вот промелькнули последние домишки, закрытый уже ресторанчик с садиком и забытыми горящими гирляндами на деревьях, безлюдная бензозаправка, круговая развязка с не работающими, а только мигающими светофорами, а дальше — белые линии дорожной разметки и выхваченный фарами безжизненный, пустой пейзаж справа и слева.
Инстинктивно она нажала на тормоз. Вспомнила грузовик, который видела вчера днем
Брюс Кеннеди поначалу спал с открытым ртом, откинувшись на подголовник, потом помотал головой туда-сюда и затих у нее на плече. Голова была тяжелая, от нее пахло бриолином или чем-то еще, что он втирал в волосы, чтобы они блестели и гладко облегали череп.
Она представила себя за рулем посреди этого темного пейзажа, на плече — голова известной кинозвезды. И уже не впервые за минувшие дни задалась вопросом, чем же она занимается.
Брюс Кеннеди — мужчина ее мечты? Или он в первую очередь выдумка, рассказ?