Разлом

-- Конечно, рано было еще торжествовать. Победа не дается так легко. Но обвинять в этих ужасах именно того, кто прилагал все силы, чтобы отвратить их навсегда -- это стыдно.

И губы у него дрожали, а одна бровь поднималась выше другой.

Пришел зимний вечер. С моря дул холодный, ледяной шторм. Деревья без листьев размахивали, как розгами, голыми ветвями и жаловались.

Когда Иван Ильич подходил к подъезду, его обогнал почтальон с тяжелой сумкой через плечо; громко стуча каблуками, поднялся по лестнице и позвонил.

Иван Ильич, по привычке, потянул руку из-за его спины к тому же звонку, но остановился и начал ждать. От почтальона пахло плохим, горьким табаком и отсыревшей суконной одеждой.

Хотелось спросить, откуда пришло это письмо, но у почтальона было усталое, злое лицо, и ему, должно быть, совсем не хотелось разговаривать с каждым встречным. Когда дверь открылась, он сунул горничной простой, квадратный пакет из синеватой бумага и сейчас же сбежал вниз, придерживая левой рукой тяжелую сумку.

Иван Ильич снимал в прихожей шубу, откашливался, а Софья Борисовна стояла на пороге, вертела в руках конверт и не решалась распечатать.

-- Из-за границы? -- спросил Иван Ильич и поздоровался.

Она рассеянно пожала ему руку и пошла к дивану, осторожно и, как будто, брезгливо, надрывая край конверта.

-- Нет, я не знаю, откуда... Штемпель почтового вагона -- и больше ничего... А почерк... чей это почерк?

Когда письмо, наконец, выпало из конверта, который был слишком мал для большого, плотного листа, Софья Борисовна вздрогнула и густо покраснела, а потом сейчас же краска сбежала с лица и осталась только на скулах, неровными пятнами, непохожими на румянец.

Большие, темные глаза быстро-быстро бегали по строчкам, Иван Ильич следил за их движением и чувствовал, что они видят неожиданное и роковое, -- и что сейчас совершится то, что он ждал уже в длинной тоске бессонных ночей.

Софья Борисовна опустила на колени руки с письмом.

-- Он в России. Пишет, что не мог больше выдержать. И теперь едет... на работу... то есть, значит, в тюрьму... на смерть...

Совсем не ее голос, -- чужой. И глаза тоже смотрели, как чужие, на бледного и взволнованного человека, который стоял перед нею и не находил слова, чтобы ответить.

А она встала с дивана и твердой, деревянной поступью уходя в другую комнату, бросила ему по дороге:

-- Спасибо.

Иван Ильич ушел домой рано, и сумерки еще не погасли. Забыл застегнуть пальто, и ледяной ветер пронизывал насквозь, до старых, ноющих костей.

Завтра, может быть, будет совсем другой день, теплый и ясный. Но те, прежние дни не вернутся -- и солнце будет светить где-то далеко и чуждо.

Прошел мимо, стремясь вперед, кто-то могучий, и по пути, не замечая, растоптал двух людей, маленьких слабых. И кроме самих раздавленных, никто больше не ощущал их тоски и боли, и легло на них страдание непосильной, огромной тяжестью, -- потому что были они совсем слабы и совсем одиноки.

А могучий шел дальше. Он смотрел только вперед...

----------------------------------------------------

Впервые: "Современный мир" No 1, 1908 г.

Исходник здесь:Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.