Разлив Цивиля

— Окончил школу сержантов, — продолжал Володя, — и меня двинули еще дальше: сразу же, одновременно и на восток и на север. Словом, так далеко, что дальше уже и некуда. Зимы там не так чтобы очень морозные, терпимые. Но уж если начнутся бураны — целая неделя. Или наступит полярная ночь, — кажется, что уже вовек не увидишь светлого дня. Луну ждешь заместо солнца. А ведь надо и в наряд на границу ходить, и вообще службу нести. Хотя иной раз и подумаешь: кому взбредет в голову тут переходить границу, кому захочется идти на верную смерть?! Отбудешь свой наряд — свободен. А только куда пойдешь, в какой такой город или хотя бы просто поселок? Ни того, ни другого нет…

Павел служил рядом с большим городом. Но город этот был чужим, И в увольнение они ходили тоже не так часто.

— Наконец-то солнце взошло. Радуешься. Но уж если оно взошло, то несколько месяцев и не заходит: и попробуй тут разбери, где день, а где ночь. Да и тепла от того солнца на три копейки: вышел в гимнастерке — с солнечной стороны тепло, а с другой — мороз пробирает. Словом, как у нас вот в такое время… Вот тебе, Володя, говорю, и Москва! Ну, правда, — Володя тряхнул головой, улыбнулся, — вернулся оттуда настоящим полярником. Вот видишь, — и он протянул голые руки. — Даже в морозы варежки надеваю редко. Наши холода, после той закалки, меня уже не берут. Даже рыбачить на Сявал[4] хожу в таком же вот виде.

— Действительно, закалка! — Павел тоже улыбнулся.

— Однако же вроде бы и далеко я был, а повидал мало. Ты вон и в Германии был, и Казахстан изъездил. А я все в тех же Сявалкасах. Обзаведешься семьей — и вовсе из села носа не высунешь… Ну, ладно, я все про себя да про себя. Ты расскажи. А то все слышишь: «целина» да «целина». Как она там поживает, эта целина?

Павел подумал: нелегкий, непростой вопрос. И ответить на него нелегко и непросто.

— Да что целина! «Целина — дешевый хлеб». Да только местами распахали неразумно, черные бури уже начинают гулять по целинной степи… И заботой — не скажу про другие совхозы, не знаю, — а в нашем главной заботой было — побольше вспахать и засеять. Как убрать, где сохранить хлеб — об этом начинали думать уже тогда, когда хлеб или оставался в поле, или мок под дождем…

Непростой это вопрос: целина. Может, и зря он так подробно рассказывает Владимиру. Все равно что-то он поймет, а что-то и нет. Это надо видеть самому.

— Директором нашего совхоза был отставной генерал. Заметь, не агроном, а генерал. А основной состав рабочих — мы, танкисты. Целым батальоном демобилизовались. Хорошо? Вроде бы хорошо. Только сельское хозяйство на приезжем народе не поднимешь: нынче один уехал, завтра другой…

— И ты удрал?

— Как хочешь понимай. Из однополчан нас осталось человек тридцать, не больше, вместе с генералом, нашим бывшим комдивом. Да и он московскую квартиру не бросил… И если бы ты знал, как я соскучился по родным местам! И вот этот лес, н поля наши, сявалкасинские, даже во сне не раз виделись… Да, а чего ты молчишь, про колхоз наш ничего не говоришь: как он и что?

— Хвалиться, может, еще и рано, но не то, что прежде: силенки прибавилось…

Лес оборвался, дорога пошла заснеженными полями. Жеребчик потрухивал легкой рысцой, отбрасывая в передок комья снега; пели свою монотонную песню полозья, а еще и сидел рядом старинный друг. И от всего этого на сердце Павла становилось светло и радостно. Временами возникала в памяти Галя, и опять начинало щемить в груди; но за разговором другие мысли и другие картины постепенно заслоняли ее образ, и к Павлу снова возвращалось тихое радостное умиротворение.

— Вставать на ноги колхоз начал с приходом Трофима Матвеевича, — продолжал Володя.

— Трофима Матвеевича? — переспросил Павел.

— Да, только ты его вряд ли знаешь… Немного крутоват, и мужики его за это недолюбливают. Многие по зимам уходят шабашничать на сторону или в райцентр — сам видел, как он расстроился. А женщины говорят, что Сявалкасы еще не видели такого председателя. Рабочего человека ценит, а уж если что обещает — обязательно сделает… Ну, а уж если в районе на каком совещании выступит — со смеху уморит, хотя и не просто байки рассказывает, а начальство критикует. Этим он и меж других председателей авторитет высоко держит. Правда, в народе говорят, что жену свою Марью слушается и бригадиров по ее усмотрению подбирает… Да, Марью-то ты уж точно знаешь: наша, сявалкасинская.

— Она же в райцентре жила.

— Переехала. Отец с матерью у нее в один год померли, дом-то пустовал, вот они и переехали.

— А комиссаром, партийным секретарем кто? — поинтересовался Павел.

— Виссар. Трофим его из леспромхоза перетянул и на легковушку посадил.

— Во-он что, — протянул Павел. — Тогда, значит, того Трофима я нынче видел… Только чего же ты не с ними вместе приехал?

— Люблю быть подальше от начальства, — захохотал Володя.

— Солдатское правило!

— Здоровее будешь и дольше проживешь.