Разлив Цивиля

«Анна! Неужели нашей любви конец? Я все еще надеялся, все еще думал: с кем в лес, где дубы, с той вместе и по грибы. Хочу надеяться и сейчас.

Отец частенько говорит: жених не петух, но и девушка еще не курица. Мало одного моего желания жениться на тебе, нужно еще и твое согласие. Я тебе не раз предлагал стать моей женой — где твой окончательный ответ? Я вижу, что тебя тянет к образованному. Что сказать, парень он не то, что я, не простой: его портрет величиной с доску, на которой мать тесто на пироги разделывает, был напечатан в журнале. Да и сосед он тебе: свистнул, и ты идешь к нему.

Не повезло мне в любви. Видно, как верба, слишком рано я расцвел, а морозом побило те цветы. Но хоть и говорю так, а все равно желание мое быть счастливым меньше от этого не делается. А счастливым я могу быть только с тобой. Вот моя философия!

Говорят, на красивую хорошо посмотреть, с умной радостно жить. Ты красива и умна. И хотя ты не хочешь замечать простых парней, как я, — все равно я еще не теряю надежды. И если ты еще не забыла своего обещания, если совсем не махнула на меня рукой, — как только стемнеет, выйди к Березам любви. Это вся моя философия.

Жду. Еще раз жду. Если не выйдешь — прощай на всю жизнь».

Анна и сама не заметила, как слезы упали на письмо, и в одном и в другом месте начали расплываться зеленые чернила, которыми оно было написано. Слезы катились сами по себе, легко, и никак нельзя было понять: то были слезы горя или радости. Наверное, все-таки не горя. Ну, надо ли горевать, что парень любит ее?! Вот она любит ли его? Ну, на Новый год на той горе парень поцеловал при народе, и это рассердило ее. А ведь, разобраться, и тогда платить парню пощечинами было совсем необязательно. А после и совсем переменился, ведет себя тише воды ниже травы. Не то чтобы обнять — за руку здороваться и то стесняется. Она же ему ни одного доброго слова: то «с ума ты сошел», то «я еще белены не объелась»… Неужто ничего другого нельзя было сказать хотя бы разок?.. Правда, Санька тоже хорош: заладил одно и то же: выйдешь за меня или нет? Будто нет других слов. Будто нельзя просто сказать: люблю. И проще, и короче…

До слуха Анны донесся голос отца: Николай Андреевич кому-то что-то выговаривал. А может быть, еще раз Саньку повстречал и его журил.

Отец не любит Саньку — это всем известно. А теперь и мать с отцом заодно. Когда до нее дошел слух, что Санька частенько провожает дочку из клуба, она сердито сказала:

— Ну, нашла Ивана-царевича. Хвальбишка непутевый, да еще и кобель. Насмеется над тобой, а потом кусай локти. Держись от него подальше и ему скажи, чтобы за тобой не гонялся.

И ладно бы только один этот раз. Через неделю — опять о том же, вчера — эта же песня. Но странное дело: чем больше ругает мать Саньку, тем чаще он ей приходит на ум. Сядет читать книжку, а мысли полетели-полетели куда-то. И, глядишь, незаметно Саньку за собой привели: вот он стоит перед глазами, веселый, кудрявый. Анна хочет прогнать его. Вот вроде бы н прогнала. Но проходит еще какая-то минута, и опять — вот он, улыбающийся Санька, стоит перед ней и, не зная, что сказать, терзает своими сильными пальцами пуговицу пальто.

Про соседа в письме упоминает. Неужто ревнует меня к Павлу? Но ведь он мне за родного брата, неужто не понимаешь, глупый…

Погруженная в свои думы, Анна даже и не заметила, как в аптеку кто-то зашел.

— Анна, боровы разодрались и поранили друг друга.

В дверях стояла Лизук. Анна отвернулась, чтобы Лизук не видела ее еще невысохших слез, и подошла к шкафу с лекарствами.

— Мы вышли на кормокухню, — продолжала Лизук, — а Дикарь с Робинзоном выломали загородки и схватились. Робинзону так досталось, что как бы не околел… А за утреннее ты, Анна, не серчай, не обижайся. Сама знаешь, что наша ферма, как неродная дочь у мачехи. Никому-то до нее дела нет. Наверное, брошу работать, больше нет сил терпеть.

«Эх, Лизук, Лизук, — мысленно отвечает ей Анна, приготавливая лекарства. — Ты небось, заметив мои слезы, подумала, что плачу я от обиды на тебя. Если обижаться из-за всякой мелочи — очень уж жизнь будет безрадостной, как осенний дождь. И разве для этого нам дается жизнь? Жизнь коротка, а наш девичий век еще короче. У тебя он уже миновал, у меня только начинается. И хочется мне — если бы ты знала, Лизук, как хочется! — прожить его полно и интересно… Юному человеку кажется, что молодость никогда не кончится: нынче он молодой и полный сил, и завтра будет таким же, и послезавтра. Молодые не задумываются о старости. Может, это и правильно. Но как бы, как бы свою молодость прожить так, чтобы потом она на всю жизнь вспоминалась с радостью, чтобы ты никогда ни о чем не пожалел и ничего не устыдился…»

— Пошли, Лизук, — сказала Анна, запирая комнату.

— Пойдем, пойдем, а то, чего хорошего, еще околеют, потом не расплатимся.

Прямо в дверях свинарника стояла большая лужа. Она была так велика, что через нее были перекинуты дощатые мостки. Но когда наступаешь на доску, нога все равно уходит по щиколотку в навозную жижу.

Лизук с сожалением поглядела на начищенные сапожки Анны.