Разящий меч

Нет, все должно произойти на Потомаке, даже если Ганс и против. Их надо удержать на краю степи. Построить линию обороны, как это когда-то сделал генерал Ли, — траншеи, окопы, земляные бастионы и заграждения. Укрепить ее так, чтобы они в крови захлебнулись, когда полезут штурмовать. Главное – выстоять, пока они не сдадутся и не уйдут.

Но почему же я чувствую себя так неуверенно?» – подумал он.

В дверь тихонько постучали.

— Входите.

Послышались шаги, но Эндрю помедлил, прежде чем обернуться. Он слышал дыхание вошедшего. Внезапно он почувствовал легкий озноб – ему показалось, что до него донесся запах ям, в которых их враги держали таких же, как он сам.

— Ты знаешь, что все здесь, включая и моих людей, предпочли бы выгнать тебя или, еще лучше, подвергнуть тому наказанию, какое здесь принято для тех, кто жил бок-о-бок с врагом.

— Я не жду, чтобы меня простили.

Голос говорящего был холоден, как лед. Эндрю вдруг услышал явное суздальское произношение, однако слышалось в его речи и что-то чуждое, как у всех, кто долгое время жил в орде и говорил на их языке.

Эндрю повернулся и взглянул на вошедшего.

— Есть мясо другого человека… — прошептал он.

— Или это, или смерть, — ответил Юрий. — Все, кто стал их питомцем, вынужден делать это. Так они навсегда отделяют нас от наших соплеменников. Я хотел выжить.

Эндрю попытался представить себе, что бы он делал, случись с ним подобное. Он мысленно увидел, как один из его солдат поглощает мясо, которое еще недавно было его, Эндрю, ногой. А он сам стоит и смотрит на этот каннибальский пир. Черт побери!.. Он отогнал неаппетитное видение.

Тот, кто желал выжить, должен был нарушить один из самых страшных запретов – не есть плоть себе подобных.

— Сидя в уютном доме, легко сказать, что никогда бы не опустился до такого, — сказал Юрий. На его губах появилась легкая улыбка. — А когда в полнолуние ты видишь этот пир, слышишь крики жертв, смотришь на их агонию, на то, как тускнеют их глаза, как дергаются в смертельных судорогах руки и ноги, начинаешь думать иначе. В свете факелов сверкают золотые ложки мерков, которые поглощают еще теплую плоть. «Ешь!» – кричат они, — дальнейшие слова Юрий прошептал на языке мерков: — «Ешь, или будешь следующим!»

Он посмотрел в глаза Эндрю.

— Я хотел жить… — Юрий перевел дыхание. — Я не мог забыть ужас в глазах тех, кто стал пищей на пиру. Я не мог представить, чтобы мой череп раскрыли и копались там, пока я еще жив. Я не хотел умереть в муках, как жертвенное животное, не понимающее, за что его убивают… Я не хотел, чтобы шаман гадал по моему телу о будущем, — его голос дрогнул. — И я ел…

Эндрю ничего не сказал. В этом страшном рассказе была какая-то притягательность запретного плода, не позволяющая оторваться от этого воплощенного ужаса осознания смерти. Как будто к нему обратился Лазарь, прошедший через врата смерти и пожелавший поведать ему, что такое ад.

— Во второй раз это уже не так трудно. Когда ты уже стал отверженным, невозможно что-либо изменить. Ты преступил черту, и обратно хода нет. А потом я даже не замечал, что у меня в тарелке. Просто это стало частью моего существования в аду. Я превратился в одного из них, и это больше не имело для меня никакого значения.

— Тогда почему ты сбежал? — спросил Эндрю.

— Бывает, что никак не можешь забыть плеск волн на родном берегу, запах горячего хлеба, голоса родных и смех детей. Вы, янки, знаете это, я слышал, как вы говорите о Мэне.

Это слово застало Эндрю врасплох. Мэн. Дом. Улочки Брунсвика; протяжная, медлительная речь друзей и соседей; ученики, которые никак не могут сосредоточиться – ведь за окном класса звенит весна и все сады утопают в яблоневом цвету. А озеро в лесу возле Уотервилла (каким волшебным светом оно сияло в лунные ночи!), а скалы залива, о которые разбиваются волны прибоя… Сердце сжалось от горькой радости. Мэн.

Он молча кивнул, проглатывая ком в горле. Говорить он не мог.

— Даже если ты прогонишь меня и прикажешь убить, все равно я увидел Суздаль. Этого вполне достаточно.

— Если бы дело было в этом, я бы сейчас не говорил с тобой, — отозвался Эндрю. — Мне нужно другое…

— Я понимаю, — сказал Юрий. Голос его теперь звучал спокойно. — Ты никак не можешь решить, лгу я или говорю правду. И чего от меня ожидать.

Эндрю кивнул.

Юрий с откровенным любопытством оглядел комнату, Эндрю наблюдал за ним. Тот остановил взгляд на часах и затем вопросительно взглянул на хозяина.

— Машина для измерения времени.

— Как все изменилось, — сказал Юрий. — Двадцать один год назад я уехал из дома в Карфаген, чтобы продать там золотые безделушки. Когда я уезжал, Ивор еще не был боярином, моя жена была жива и молода, мой город…

Он покачал головой и снова огляделся.

— Вся моя жизнь изменилась в одночасье. Я хотел выгодно продать свои изделия и отправился на юг, но потерпел кораблекрушение, а когда выбрался на берег, меня подобрали мерки, которые как раз ехали из Карфагена. Прошел двадцать один год, и я опять здесь.

Он вздохнул, словно возвращаясь к действительности.