Разграбленный город

Тафтон был видной фигурой на Балканах: в честь него, например, назвали улицу в Загребе. Считалось, что он чует, что должно произойти, и оказывается на месте событий заранее. Образованный, холодный человек, он намеренно держался так, чтобы окружающие трепетали перед ним, и, очевидно, привык, что к нему относятся с почтением, – но Гарриет было не так просто сбить с толку.

– Вы хотите сказать, что Бессарабия на самом деле не была частью Великой Румынии?

Ей удалось придать своему голосу уверенности. Тафтон, не желая снисходить до подобной дерзости, к тому же исходящей от женщины, равнодушно ответил: «Возможно» – и отвернулся.

Гарриет не поверила ему, но ей не хватало знаний, чтобы спорить, и она повернулась к Гаю в поисках поддержки. Тот заявил:

– Советский Союз не признал Бессарабию частью Румынии. Их притязания полностью оправданны.

Воодушевленный неожиданной популярностью страны, в которую он так верил, Гай добавил:

– Вот увидите, Россия еще выиграет для нас эту войну!

Тафтон хохотнул.

– Может, и выиграет, – сказал он, – да только не для нас.

Для журналистов это было уже слишком. Мысль о том, что Россия вообще может выиграть войну, тем более эту, казалась им чересчур нелепой. Один из присутствующих, бывавший в Хельсинки, стал подробно рассказывать о «финском фиаско». Потом Галпин заявил, что хваленая сила советского оружия – это блеф, и описал, как во время испанской войны его знакомый врезался в советский танк, а тот сложился, точно картонный.

– Чепуха, – заявил Гай. – Старая басня. С ней носились все халтурщики от журналистики, которые не знали, о чем писать.

Почувствовав, что его идеалы атакуют, он утратил всякую кротость и перешел к обороне. Для Гарриет его идеалы были чересчур политическими и безличными, но она готова была поддержать мужа. Однако Галпин всего лишь пожал плечами, всем своим видом демонстрируя, что ему всё это кажется неважным.

Не успел Гай снова заговорить, как в беседу вмешался Мортимер Тафтон, неготовый терпеть домыслы неопытных юнцов. Он изложил историю отношений России и Румынии, подчеркивая, что только влияние союзных стран помешало России поглотить Балканы. Россия, сказал он, восемь раз вторгалась в Румынию, если не считать ряда «дружественных оккупаций», которые до сих пор не забыли и не простили.

– Суть в том, – подытожил он, – что дружба России оказалась для Румынии куда разрушительнее, чем вражда остального мира.

– Это была царская Россия, – заметил Гай. – Советский Союз – совсем другое дело.

– Но нация-то та же. Взять хотя бы недавний пример оппортунизма.

Поймав на себе взгляд Тафтона – надменный, презрительный, Гарриет вознамерилась одержать над ним верх.

– Скажите, а кому бы отдали Бессарабию вы? – спросила она с улыбкой.

– Хм! – Тафтон отвернулся с такой гримасой, словно разжевал незрелую хурму, но затем смягчился и задумался над ее вопросом. – Россия, Турция и Румыния ругались из-за этой провинции больше пяти веков. Россия заполучила ее в 1812 году и держалась за нее вплоть до 1918-го. Надо сказать, что они владели ей дольше, чем кто бы то ни было, так что, если подумать… – Он сделал паузу, вновь хмыкнул и триумфально заявил: – Я бы отдал ее русским.

Гарриет улыбнулась Гаю, как бы отдавая все лавры ему, и Галпин кивнул, подтверждая их победу.

Узкое, смуглое лицо Галпина складками нависло над воротником рубашки. Облокотившись на барную стойку, он испытывал мрачное довольство от возвращения к привычному положению и то и дело оглядывался в поисках аудитории. Белки его глаз желтизной могли поспорить с виски в бокале. Желтое запястье, косточка на котором набухла так, что напоминала куриное яйцо, торчало из мятого рукава пепельно-серого костюма. Забытый мокрый окурок прилип к пухлой лиловой губе и покачивался, когда журналист говорил.

– Русские, конечно, полезли на рожон, затребовав Бессарабию после того, как Кароль объявил о верности гитлеровской Германии.

– Видимо, это объявление их и подстегнуло, – предположил Гай. – Они заявили свои требования, пока немцы не успели набрать здесь силу.

– Возможно, – с загадочным видом сказал Галпин. Он предпочитал строить теории самостоятельно. – Но всё же они полезли на рожон.

Он оглянулся на Тафтона в поисках одобрения, а получив его, хмыкнул, словно соглашаясь с самим собой, и продолжил:

– Если немцы на них нападут, я русским и десяти дней не дам.

Пока они обсуждали военный потенциал России, в который верил только Гай, к ним подобрался какой-то неопрятный человечек в сером, прижимающий к груди фетровую шляпу, и толкнул Галпина. Это был его агент, который зарабатывал тем, что вынюхивал новости и продавал одну их версию немецким журналистам в «Минерве», а другую – англичанам в «Атенеуме».

Галпин нагнулся, и агент что-то зашептал ему на ухо. Галпин с интересом его выслушал. Все надеялись узнать, в чем дело, но журналист не спешил. С сардонической ухмылкой он вытащил пачку засаленных купюр и выдал агенту сумму, которая в пересчете равнялась шести пенсам. Тот благоговейно принял гонорар. Галпин оглядел собравшихся.

– Долгожданные вести прибыли, – сказал он наконец.