Разговоры об искусстве. (Не отнять)

– Серов вам нравится? А какой? – Бдительно спросила преподаватель. Напомню: Валентина Серова всяк знает. А Владимира, советского академика, успешного, впрочем, ремесленника, держиморду соцреализма, инициировавшего все погромные идеологические кампании своего времени, сегодня могут вспомнить только специалисты «по официозу». Два мира – два Шапиро. А вот «какова вам Серова?» – это нашенское, академическое…

Смирнов

Мне всегда нравилась картина Василия Сергеевича Смирнова «Смерть Нерона». (Когда я, подростком, в нее влюбился, она находилась в постоянной экспозиции музея). Выразительная вещь: император, лежащий навзничь, головой внутрь картинного пространства, три женские фигуры, молча переживающие его смерть. Взрослел, читал Светония: место действия обретало определенность (вилла вольноотпущенника Фаонта), женские фигуры – имена: бывшая наложница Актея, кормилицы Эклога и Александрия. Можно было придумывать диалоги, представлять предыдущий ход событий (император скрывается, отчаивается, произносит знаменитый монолог и кончает с собой), дальнейшее развитие действия (успеют ли унести Нерона до подхода бунтовщиков). Словом, умеет этот Смирнов пробудить воображение. Как-то в Нью-Йорке меня занесло в маленький Dahesh Museum с редкой специализацией – академический реализм. Там я увидел знаменитую картину Жерома «Пальцы вниз» (Pollice Verso). С табличкой – дескать, именно эта картина дала толчок воображению Ридли Скотта и подвигла его на создание фильма в жанре пеплум «Гладиатор». Да, наш Василий Смирнов покруче будет, чем их Жан-Леон Жером. Уверен, побывай Скотт в Русском, его пеплум был бы на другую тему. То есть о том же – смерть тирана, но сюжет повернут немного по-другому.

Естественно, на втором курсе выбрал «Смерть Нерона» как тему для курсовой. Тогда входила в моду всяческая искусствометрия, только что был издан Р. Арнхейм; я держал нос по ветру и живо всем этим интересовался. Смирнов как будто читал Арнхейма: «Смерть Нерона» могла бы служить иллюстрацией к его штудиям зрительного восприятия: резкое, форсированное диагональное перспективное сокращение (границы красного в окраске стены, линии ее основания и мраморной площадки), данная в остром ракурсе фигура тирана. Все это создает эффект паузы, застывшего движения: успеют ли верные люди уберечь тело императора от поругания? Драматизм задан и колоритом: трижды повторенным в различной нюансировке красным (стена, драпировка на плече Антеи, кровь на мраморе). Я и сегодня восхищаюсь головокружительным колоризмом рано умершего Смирнова: мне представляется, что он объективнее всех уловил знаменитый венецианский красный. Уверен, перед его глазами стояла именно окраска погруженных в воду венецианских стен, траченная испарениями с поверхности каналов. Я изложил свои соображения по оптическому устройству композиции, показал векторы движения глаза, сравнил все это с классическими академическими схемами. Добавил нарратив «про» Нерона – не без драматизма, в стиле преподавания в Академии художеств. Был вполне доволен собой.

Научным руководителем была Олимпиада Исаевна Галеркина. Она благосклонно пробежала текст, не обратив особого внимания на мою искусствометрию. Я-то надеялся на неприятие, критицизм, очень уж хотелось хоть чуть-чуть побыть жертвой реакционной академической школы. Но Олимпиада Исаевна обратила внимание совсем на другое.

– Александр, а что это вы пишете везде – носилки? Эклога и Александрия – с носилками? Лектика. Носилки назывались «лектика».

Крепко было поставлено дело в тогдашней Академии, не отнять.

Анекдот

В первой половине 1960-х в коридорах Академии художеств (так и по сей день в студенческом обиходе называют Институт им. И. Е. Репина) ходил такой анекдот. За стойкой бара (это уже звучало интригующе – про бары мы слышали, но «за стойкой»! Шикарно!) сидит красивая девушка. Рядом подвыпивший мужчина. Он что-то ей «вкручивает», положив руку на ее коленку. Девушка молчит. Постепенно рука перемещается все выше. Наконец, девушка заговорила: «Месье, то, что вы ищете, находится у меня за ухом. Я – натурщица Пикассо!». Я тогда был уверен, и сейчас, пожалуй, тоже, что этот анекдот был специально придуман и пущен в оборот кафедрой марксистско-ленинской эстетики. В порядке критики формализма.

Манифест