Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет.

За двое суток почти непрерывной работы в тесном пространстве между лёгким и прочным корпусом появились таинственные рисунки из меток в виде чёрточек, крестиков и кружочков, выверенных сложнейшими измерениями.

На следующее утро уставших ленинградцев посадили в пыльный автобус и отправили в аэропорт Елизово, не забыв при этом хорошо снарядить в далёкий путь по камчатской традиции.

***

То, что в краске можно вывозиться самому и перемазать все, до чего можно дотянуться, знает каждый. Но даже буйная фантазия обычного штатского человека иногда не способна представить, на что способен матрос срочной службы с бадьёй краски и кисточкой в руках. Особенно творческие способности просыпаются в полосатой душе, если на улице тепло, краска яркая и плохо отмывается.

Сегодня было тепло. Ласковое солнце щедро дарило просыпающимся после зимней спячки людям своё долгожданное тепло.

Матрос Сторублевцев, более известный в экипаже и на гарнизонной гауптвахте под прозвищем «Рубль», с удовольствием подставлял сейчас этому солнцу свою неуставную физиономию. Пилотка подводника на его голову была надета поперёк, от уха до уха. Такая лихая посадка головного убора делала его сейчас похожим на Наполеона. Вероятно поэтому в голову Рублю начали приходить разные удивительные мысли.

Самая невероятная из них – исправиться.

Рубль всем своим разгильдяйским существом внезапно захотел исправиться и стать «Отличником БП и ПП».[134]

Ну, так, чтобы по-настоящему… Чтобы похвалили перед строем экипажа подводной лодки… Чтобы руку пожали… Чтобы 10 суток отпуска, а не гауптвахты…

На подводной лодке «Рубль» значился рулевым-сигнальщиком (боцманёнком), а в его заведование, к несчастию подводного флота СССР, входило то самое пространство, которое вчера было украшено наивными рисунками пяти ленинградских художников.

Понедельник день тяжёлый, а для «Рубля» он вообще обещал стать особенно трагическим, несмотря на то, что весеннее камчатское солнце продолжало весело оставаться на небе. В воздухе запахло большим скандалом общефлотского масштаба.

Прибывшая заводская группа «резчиков» корпуса нервно курила «Беломор» на пирсе и ожидала решения главного строителя.

Залепухин оставался невозмутимым, даже иногда шутил, но как-то внезапно постарел и осунулся. Накатившая было волна злости к нерадивому матросу прошла, а нервы все ещё шалили. Он продолжал оптимистично искать выход из создавшейся дурацкой ситуации, прикидывал в уме, сколько ещё пройдёт времени до первого звонка из Ленинграда. Въедливая тётка наверняка будет справляться о результатах работ на корпусе. А что будет потом?

Он живо представил бабьи крики в кабинете на другом конце страны и их последствия на Камчатке. Сколько в запасе… семь? Восемь часов?

Как полагается в таких случаях, старпом решительно «порвал» весь экипаж на утреннем построении, используя для этого любые поводы, которые подсказала ему фантазия, чтобы досталось всем и за всё. Поэтому подводники перемещались по кораблю мелкими перебежками и, стараясь не поднимать глаз вверх, чтобы ненароком не обозначить своего легкомысленного отношения к происшедшей трагедии. После этого у старпома появилось время, чтобы прикинуть последствия и для себя самого. Перспективы, мягко говоря, удручали, и он с новыми силами ринулся по подводной лодке продолжать «задир» личного состава. Из матросских загашников летели на палубу «дембельские» альбомы с «секретными» фотографиями охламонов на фоне боевой техники и образцы неуставной формы одежды. Мичмана готовились к зачёту по знаниям книжек «Боевой номер» и хоровому пению Гимна СССР, офицеры к предъявлению своих заведований и подразделений.

Ремонт обещал затянуться, что приводило всех в уныние. Стоять у заводской стенки надоело, экипаж рвался в море. Больше всего переживали матросы, которым предстояло вскоре увольняться в запас, лишённые теперь призрачной надежды ещё раз увидеть море «снизу вверх».

Рубль забыто стоял на торце пирса, отвернув лицо в сторону моря и глотая слезы несправедливости. С утра ему привычно влупили трое суток ареста, и он, боясь спуститься в лодку, покорно ожидал развязки на свежем воздухе.

Алексей Иванович бросил «Беломорину» в море:

– Эй, ты, крендель мамин ! Сюда… иди…

«Рубль» встрепенулся, втянул голову в плечи и решительно шагнул навстречу удавьим глазам Залепухина.

– Что, сынок, нюни распускаешь? Жизнь не сахар?

Рубль тихо выдохнул и опустил голову. Слезы получили возможность свободно выпадать из глаз на рифлёное железо пирса, удержать их он уже больше не мог.

– Ну-ну… Убить тебя, что ли?

Наверное, это было сейчас лучшее для «Рубля». Сейчас размахнулся бы этот дядька, да как бы дал ему по башке… Тогда бы все и кончилось.

– Не-е-ет! Убивать я тебя не буду! Ты же индивидуум! У тебя память, как у Маркса с Энгельсом!

Кто такой индивидуум, «Рубль» не знал, но догадывался, что ругательство.

Алексей Иванович ухватил матроса за ухо:

– А что у тебя было в школе по рисованию?