Раздражающие успехи еретиков

— «Боялись», ваше величество? — повторила Эйлана, и он кивнул, затем поднял левую руку. Нежный палец смахнул слезы с ее щеки, и он улыбнулся мягко, почти печально.

— Вы боялись, что ваша дочь попала в ловушку, — сказал он ей. — Вы боялись государственного брака без любви, основанного на холодном расчете и амбициях. Из того, что сказала мне Шарлиэн, полагаю, что вы осознали причины этого расчета, поняли необходимость, стоящую за амбициями, но все же вы их боялись. Как и я. У меня были сообщения о вашей дочери, описания. Я знал ее историю, но не знал ее, и я боялся — так боялся, — что, если она примет мое предложение, я обреку нас обоих на необходимый, но лишенный любви союз. Что, как и многие другие князья и княгини, короли и королевы, мы были бы вынуждены пожертвовать нашими собственными надеждами на счастье на алтарь долга перед нашими коронами.

— Шарлиэн изменила это для меня. Она изменила это, став тем, кого я мог любить, и тем, кто мог любить меня. Будучи такой же храброй, такой же теплой и любящей, какой она была умной. Столь же сострадательной, сколь и прагматичной. Настолько нежной, насколько она могла быть безжалостной в случае необходимости. Я бы предложил этот брак, каким бы ни был ее характер, и я бы женился на ней со всей честью, даже если бы между нами не было никакой любви, точно так же, как она вышла бы за меня замуж. Но Бог был добр к нам. Нам не нужно было делать этот выбор, потому что мы действительно любим друг друга. Я бы хотел, больше, чем когда-либо мог выразить словами, чтобы она была здесь и сама сказала вам это. Это пока невозможно. Бог, по Своей милости, избавил нас от холодного, бесчувственного брака, но другие наши обязанности, другие наши обязательства остаются. И для Шарлиэн было бы невозможно, как я знаю, мне не нужно вам говорить, оставить эти обязанности заброшенными, эти обязательства невыполненными. Вы — и барон Грин-Маунтин — научили ее этому, точно так же, как мой отец учил меня, и никто из нас не будет недостоин наших учителей.

— Знаю, — полушепотом сказала Эйлана. — Знаю, ваше величество, правда. И теперь вижу, что письма Шарли не сказали мне ничего, кроме простой правды, тогда как я боялась, что она отчаянно пыталась предложить мне ложное утешение. Простите меня, ваше величество, но я наполовину подозревала — по крайней мере, боялась, — что истинная причина, по которой она не сопровождала вас домой в Черейт, заключалась в том, что это был брак без любви, и вы боялись, что я могу понять это, когда наконец увижу вас двоих вместе.

— Ваша светлость, я говорил вам, что Шарлиэн никогда бы не солгала вам о чем-то подобном, — тихо сказал Грин-Маунтин и слабо улыбнулся ей.

— Дорогой Марак! — Она вытащила свою руку из его руки, чтобы слегка коснуться его щеки. — Конечно, ты это сделал. Я знаю это. Так же, как я полностью осознаю, что ты вытащил бы Шан-вей из Ада, если бы это было необходимо, чтобы защитить Шарлиэн или меня.

— Ваша светлость, я никогда… — начал он, но она прервала его тихим булькающим смехом.

— Конечно, ты бы так и сделал! И не усугубляй ситуацию, пытаясь убедить меня в обратном.

Он посмотрел на нее со странно безнадежным выражением, и она снова рассмеялась, затем опять обратила свое внимание на Кэйлеба.

— Вставайте, ваше величество! Вам не подобает стоять передо мной на коленях.

Ее голос, как заметил Кэйлеб, был намного сильнее, чем раньше, с нотками упрека, которых он раньше от нее не слышал. Однако это был голос, который он узнал. В последний раз, когда он слышал это — по крайней мере, от кого-то, кроме самой Шарлиэн, — это было от его собственной матери, и он почувствовал что-то теплое в своем сердце.

— Да, ваша светлость. Немедленно, ваша светлость. Слушать — значит повиноваться, ваша светлость, — кротко сказал он, в карих глазах блеснул дьявольский восторг, и она снова рассмеялась.

— И этого вполне достаточно, ваше величество, — сказала она ему. — Вы не сделаете меня милее с помощью нескольких слов и легкой улыбки! Возможно, это сработало с моей юной и впечатлительной дочерью, сэр, но со мной это не сработает!

— Ваша светлость, я потрясен — потрясен, точно говорю, — что вы могли приписать мне такие низкие мотивы!

— Конечно, это так, — сухо сказала она, затем решительно указала свободной рукой на стул, который он покинул. Он еще мгновение держал ее левую руку, все еще улыбаясь ей, затем встал и послушно обошел вокруг, чтобы снова сесть на указанное место.

— При всем моем уважении, ваше величество, — продолжила она, — надеюсь, вы простите меня, если я сообщу вам, что вы очаровательный, совершенно беспринципный молодой негодяй. Без сомнения, вы обнаружили раньше, что ваша улыбка всегда выручала вас из неприятностей. Однако подозреваю, что в моем случае вы найдете ее менее эффективной!

— Ну вот, пошли прахом все мои надежды и планы использовать свое неотразимое обаяние, чтобы… заставить вас делать все по-моему.