Раздевайся, Семёнова!

– Просто тебе стало стыдно, что раз в жизни ты расслабилась и получила удовольствие? Ты – окончательная и бесповоротная ханжа, Семёнова? Может еще в церковь побежишь, грехи замаливать?

Снова Семёнова, значит.

Я набычилась в ответ.

- И побегу. И вам не помешает! Уже скоро седеть начнете, а в голове одни потрахушки!

Он уставился на меня, приоткрыв рот.

- Ах ты дрянь маленькая… Да мне тридцать семь – какое «седеть»?

Я злобно усмехнулась, чувствуя, что медленно, но верно вливаюсь в скоростное шоссе под названием «да гори оно все синим огнем».

- То есть с потрахушками в своей голове вы не спорите?

- Что?! – его потемневшие от гнева глаза уже метали молнии, руки сжались в кулаки. – Я к тебе даже не притронулся вчера – и это после того, как ты сама корчилась на той тахте, извивалась, как кошка в течке…

- Не просто, наверное, было… - процедила я сквозь зубы, ненавидя его уже всем сердцем. – Измучились, небось – со стояком всю ночь ходить…

Да, я нарывалась. Я хотела, чтобы он меня ударил в этот момент. Пусть хоть символическая пощечина – она заставит меня забыть о нем другом – том, что шептал мне ласковые пошлости и хотел, чтобы мне было хорошо… том, кто гладил по голове, пока я засыпала у него на плече, счастливая и довольная… Пощечина разъест ядом, уничтожит все хорошее, что я от него увидела, сделает меня такой, какой считала себя раньше – несчастной жертвой, которую используют, а не лелеют, заставляют раздеваться, а не оставляют куртку, чтобы не выходила на балкон голая…

- Убирайся, - глухо сказал Знаменский, разжимая кулаки. – Видеть тебя больше не хочу.

Из меня будто воздух выпустили. Вся злость ушла, растворилась в сизой, предрассветной дымке за окном.

Господи… Что я натворила?

Обойдя меня – широко забирая в сторону, будто ему было противно меня касаться, Виктор Алексеевич вышел из комнаты.

- Даю тебе пять минут – не успеешь, выкину из квартиры в чем есть, - донеслось до меня из глубины квартиры.

Жгущий комок горечи в моей груди вскипел, поднялся тошнотой к самому горлу… Задыхаясь от ярости и боли, я оглядела эту роскошную, идеально чистую гостиную…

Кошка в течке, говоришь? Ухватила взглядом изящную китайскую вазочку на камине, подскочила к ней, размахнулась… и изо всех сил запустила вещицу в противоположную стену.

С жалобным хрустом вазочка врезалась в обои, взметнулась тонким облачком осколков… и рассыпалась, оседая на пол и диван красно-серой крошкой.

На звук бьющего стекла Знаменский прибежал так быстро, что я не успела сформировать в мыслях очередное «что я наделала».

- Ты в порядке?.. – Его взгляд взволновано забегал по мне, по комнате, по все еще висящей на подлокотнике кресла одежде… и остановился на куче мусора, которая пару секунд назад была красивой китайской вазой.

- Я… случайно… - угрюмо пробормотала я, понимая, что уж теперь-то точно все кончено.

Но он больше не обращал на меня внимания. Остолбенело уставившись на осколки, он качал головой.

- Что ты натворила, Семёнова…

Я неловко пожала плечом.

- Разбила вам вазу. Простите… я заплачу.

Он медленно перевел на меня взгляд.

– Сколько, говоришь, у тебя стипендия?

Я нахмурилась.

- Ну… тыщи три… в общем и целом. Примерно. А что?

Сев на диван рядом с горкой осколков, Знаменский криво усмехнулся, протянул руку и осторожно поднял один из них.

- Это, конечно, не династия Цин, но тоже, довольно древняя ваза. Была. И даже если мы исключим эмоциональную составляющую – эта вещь была подарена мне при весьма трагичных обстоятельствах – на аукционах она бы стоила не меньше трехсот тысяч евро. Вот и считай, Семёнова, сколько лет тебе придется… отрабатывать должок. Потому что деньгами ты не отдашь мне его никогда.

Он отбросил осколок, и тот глухо брякнулся об ковер. Я приблизилась, осторожно села рядом. Почему-то перспектива отрабатывания долга натурой меня не сильно испугала.

– Я… все сделаю… Виктор Алексеевич…

Знаменский на меня поднял голову и долго-предолго смотрел. Так долго, что я успела сосчитать, сколько желтоватых крапинок в его темных зрачках. А потом сказал, слегка мотнув головой.

– Нет. Не сделаешь.

– Что? Почему?! – дернулась я, внутренне готовясь к самому неприятному.

Он напряг подбородок.

– Потому что я не люблю истеричек, Семёнова. Собирайся.

Глава 11

Домой Знаменский все же меня отвез.

Ехали молча, не глядя друг на друга. Несколько раз казалось, что он вот-вот что-то сделает, вот-вот решится сказать что-то важное – даже поворачивал голову… но потом, видно, снова передумывал – поджимал челюсть и отворачивался, вперившись взглядом в дорогу – почти пустую по раннему часу и выходному дню.

Я чувствовала себя очень несчастной – ведь это утро я представляла мне себе совершенно по-другому. А уж под конец пути стало совсем хреново – мало того, что испортила отношения с мужчиной, о котором можно было только мечтать, так сейчас еще и с Юлькой придется иметь дело, и с ее лживым Ложкиным…