Разделяющий нож: Приманка

Даг вздохнул, раздираемый противоречивыми чувствами: облегчением, сопутствующим избавлению от шумной толпы дозорных, и угнетающим чувством одиночества, всегда возникающим, когда он расставался с товарищами по отряду. Он сказал себе, что бессмысленно страдать от обоих этих чувств разом; к тому же имелись вполне практические основания соблюдать осторожность, оказавшись единственным Стражем Озера в городе, полном крестьян, поэтому Даг поспешил завернуться в свою обычную настороженную вежливость... только на этот раз внутри укрытия оказалась и Фаун.

Оставшиеся без дела конюхи отправились в кладовую или на кухню, отдыхая от влажной жары и переговариваясь друг с другом.

– Твои дозорные не такие уж плохие ребята, – проговорила Фаун, задумчиво глядя вслед отрядам. – Я не думала, что они меня примут, а вон как вышло!

– Это был отряд в дозоре. В лагере все окажется иначе, – рассеянно пробормотал Даг.

– В чем?

– Э-э... – На ум Дагу пришли только глупые банальности: «Время покажет», «Не накаркай неприятностей»... – Сама увидишь.

Даг испытывал странное отвращение к необходимости этим ясным утром объяснять Фаун, что его личная война со Злыми была не единственной причиной, заставившей его вызваться нести дозор дольше, чем любой другой воин в лагере Хикори. Его рекорд составлял семнадцать месяцев без возвращения в лагерь, хоть для этого ему и пришлось несколько раз менять отряды.

– Мы тоже должны выехать сегодня? – спросила Фаун.

Даг, вздрогнув, пришел в себя и обвил рукой талию Фаун, прижав ее к себе.

– На самом деле нет. Отсюда до Ламптона два дня пути, но нам нет нужды ехать быстро. Можно не спеша выехать завтра и делать небольшие переходы. – Или выехать еще позднее, возникла у Дага соблазнительная мысль.

– Я подумала, не следует ли мне освободить свою комнату. Я ведь не из отряда Стражей Озера.

– Что? Нет! Комната твоя, пока она тебе нужна, Искорка! – негодующе воскликнул Даг.

– Ну что ж, тебе виднее... – Фаун закусила губу, но глаза ее, как заметил Даг, блестели. – Может, я могла бы спать с тобой? В целях... в целях экономии.

– Ну конечно, экономия! Да, ты права. Какая ты предусмотрительная, Искорка!

Фаун весело подмигнула Дагу; когда она подмигивала, на щеке у нее появлялась очаровательная ямочка, отчего сердце Дага таяло, как масло на солнце.

– Пойду перенесу свои вещи, – сказала Фаун.

Даг двинулся следом, чувствуя себя в точности таким потерявшим рассудок, как назвала его Мари. Ну не мог же он вприпрыжку бегать по улицам Глассфорджа, выкрикивая в голубое небо на радость населению: «Она сказала, что я дарю ее глазам счастье!»

А ведь очень хотелось...

Назавтра они не выехали: шел дождь. Послезавтра тоже: дождь все еще нависал. Еще через день утром Даг заявил, что Фаун слишком утомлена успешными постельными экспериментами прошлой ночи для того, чтобы ехать верхом, хотя к полудню она весело скакала как блоха; впрочем, сам Даг хромал, растянув мышцы во время ночных упражнений. Это послужило оправданием для того, чтобы задержаться ещё на день. Даг представил себе разговор с Громовержцем: «Почему ты так задержался, Даг?» – «Прошу прощения, сэр, я поранился, страстно занимаясь любовью с крестьянской девушкой». Да уж, порадуется Громовержец!

Наблюдать за тем, как Фаун открывает для себя наслаждения, которые могло ей подарить ее собственное тело, было для Дага так же увлекательно, как когда-то смотреть на водяные лилии. Ему пришлось возвратиться к давним воспоминаниям, чтобы найти сравнение: ведь сам он сделал соответствующие открытия в раннем возрасте. Он помнил, что сначала был даже немного испуган. Теперь же обнаружилось, что ему не требуется напрягать воображение, чтобы разнообразить удовольствия для Фаун: она все еще была очарована тем чудом, которое дарило ей повторение ласк. Так что Даг, пожалуй, все еще вполне мог справляться с ситуацией.

Даг также открыл в себе слабость, о которой раньше не подозревал: любовь к растиранию ног. Если Фаун хотелось удержать его на одном месте, ей не было надобности связывать его – стоило ее маленьким сильным рукам двинуться вниз от колена, как Даг замирал, словно от удара по голове, и лежал неподвижно, стараясь только не пускать слюни в подушку. В такие моменты возможность никогда не покидать постели до конца жизни представлялась ему лучшим вариантом рая.