Разборки в Токио

Бесполезность клише вдруг напомнила мне, насколько я здесь чужак. Сколько кандзи[65] ни нарисую, всегда буду гайдзин. Отчасти, чем глубже я погружаюсь в эту иноземную культуру, тем инороднее мой статус. Настоящие японцы моего возраста слушают Майлза Дэвиса и читают Рэймонда Чэндлера. Я же – какой-то старомодный придурок, рыдаю над балладами энка и слишком серьезно отношусь к Мисима. Они едят в «Пицце-Хат» и пьют «Джим Бим», пока я давлюсь суси с сакэ.

Я вспомнил Синто в смешном ковбойском наряде в лав-отеле «Ётаё». Ну да, я не расхаживал в самурайском прикиде, но все же в культурном смысле облачился в ностальгию, страдая по тому, чего никогда не было. Отчего бы мне не помечтать, как мои японские сверстники, о барменшах, принцессах айну, глупеньких актрисах или прелестных школьницах? К чему эта беспощадная, разрушительная любовь к гейшам?

Может, причина теперь не так важна. Когда с горы сходит лавина, не сидишь и не размышляешь о геофизических и атмосферных условиях, которые ее вызвали. Просто пытаешься убраться с ее пути к чертовой матери. Когда-нибудь выявят генетическую предрасположенность к моему недугу, но я не могу ждать, пока наука допрет до этого открытия. Пора действовать.

Если это означает в Японию не соваться, – смирюсь. Есть о чем писать в Китае, Корее, Вьетнаме. Азия – огромный регион, и журнал всегда найдет, кого послать в Японию.

Приняв такое решение, я принялся вычищать из башки мысли о Флердоранж. «Извини, детка, – сказал я ее образу, – Спиши на тяжелые времена». Повернул дверную ручку и представил, как она выходит из мозга, точно из комнаты.

Но воображаемая дверь не закрыта, в нее падает свет из коридора. В уме я все еще гоняюсь за Флердоранж.

Оставалось только ждать. Я убивал время, отжимаясь и делая приседания – вполне тюремные занятия. Чтобы взбодриться, вспоминал всех знаменитых личностей, которые побывали в заключении. Мохаммед Али, Ганди, Достоевский, Малколм X. Даже Пол Маккартни не избежал тюрьмы – кстати, именно здесь, в Японии, – за то, что при нем нашли марихуану. Он даже написал о своем заключении книжку, так и не опубликованную, под названием «Японский арестант». Ну, если уж такие тузы попсы не теряют после этого чувства юмора, мне и беспокоиться нечего.

Не знаю, сколько прошло времени, – внезапно в коридоре возник одинокий тюремный надзиратель. Заключенные орали, но он, не обращая внимания, нес поднос с едой к моей камере.

– Где якитори, твою мать? – завопил кто-то под крики и аплодисменты.

Надзиратель медленно и размеренно шагал сквозь строй отборной ругани. Он, очевидно, серьезно занимался дзэн-медитацией, чтобы так держать себя в руках, – или просто оглох.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он материализовался перед моей камерой. Я взглянул на него, затем снова уставился в пол.

– Пора обедать, – тихо сказал надзиратель.

– Отдайте это кому-нибудь другому, – сказал я.

– Но эта еда предназначена для вас, – ответил он, по-солдатски стоя навытяжку.

– Слушай, коп, – я ухмыльнулся, – я не голоден.

– Вам нужно есть, чтобы выжить, – сказал он в замешательстве.

Я быстро окинул его взглядом. Гладкое моложавое лицо, темные глаза, отрешенный взгляд. Ему скорее пристало служить в монастыре, чем в тюрьме – хотя, по-моему, у них много общего.

– Я не нуждаюсь в спецобслуживании. Поем вместе с другими, – сказал я.

– Они уже поели. Эта еда для вас.

Есть я не хотел, но и препираться с ним весь день не планировал. Я встал и подошел к решетке. Когда я приблизился, он открыл дверь.

Ну и глупо. Пару раз быстро ему врезать – и можно бежать. Но куда? Я спокойно впустил его в камеру. Он стоял в метре от меня, будто ждал чего-то.

– В чем дело? – спросил я.

– Пожалуйста, возьмите у меня поднос, – сказал он. Я посмотрел ему в лицо, но там ничего не обнаружилось. Я протянул руки.

Он рывком схватил меня за кисть. Не успел я отпрянуть, как другой рукой он резко ткнул мне чем-то острым в плечо. Слабо кольнуло, а поднос с грохотом упал на пол.

– Что за… – я в смятении поднял на него взгляд. Лицо по-прежнему девственно пусто. Я приготовился атаковать его, применив Путь Птицы в Клетке, но понял, что уже никого не атакую, потому что голова кружится как черт знает что.

Он отпустил мою руку, и я, кренясь назад, попятился. Ноги подкосились, и я беспомощно рухнул на пол, прямо на поднос с обедом. Медленно развернувшись, надзиратель вышел из камеры и запер за собой дверь.

Это было последнее, что я увидел. Затем картинку выключили.

– Это он, – услышал я откуда-то издалека. Мир перемещался в диком глубоководном темпе. Кто-то схватил меня за одну руку, кто-то еще – за другую, и я почувствовал, как меня тащат вверх.

– Как, вы говорите, это состояние называется, док?

– Принесите воды.

– Просто я о таком никогда не слышал.

– Вы услышите об этом очень много в суде, если не поможете мне вынести его отсюда. И немедленна.

– Вы же не можете взять и с ним отсюда выйти…

– Чака, вы меня слышите?