Разборки дезертиров

– А ты не знаешь, так помалкивай, – фыркнул пасечник. – Это не легенда, я со многими старожилами по душам общался. Эх, времечко было… Сейчас скажу… годов до пятидесятых, где-то так. Пока Никита не воцарился на престоле. При усатом пытались прижать местную самостийность – ни хрена у них не вышло. Свернули эту затею, себе оказалось дороже, да и другие проблемы у отца народов в те времена были. Никаких тебе репрессий, закон, порядок, библейская благодать. Ох, как народ рвался в Каратай от вывихов советской власти… Каждая деревня выбирала старосту, староста – совет. Да не народных депутатов, а людей, воистину радеющих за сельчан. Важные вопросы решались на сходах, каждый мог свои проблемы излить, повлиять, приструнить кого надо. Вот тебе и демократия, парень. Если ты нормальный человек, душа у тебя сорьем не заросла, не страдаешь извечным русским уродством – когда руки растут из задницы, строй себе дом, где хочешь, девчонку найди, детишек с ней настрогай, в общину вступай, если коллективист, или в собственном хозяйстве, трудись, коли не по нраву быть общинником. Не суть – лишь бы человек ты был хороший. А коли захребетник, двуличник, душонка у тебя полосатая – так и топай в лес или на болото. Эх, как люди жили, мил человек… Поля колосились, и не думал никто, что живет в зоне… как его… рискованного земледелия. Мяса вдоволь, птицы, рыбы. Праздники справляли, как все нормальные люди. Не придумали тогда еще контрабандных троп, конопляных полей, с алмазами не возились. Пусть не райская житуха была – пахать приходилось, потом на хлеб зарабатывать, но ведь по совести жили. Все, что нажил в этой жизни – все твое. Бастионом стояли скалы, отделяющие Каратай от нечестивого мира. Цитадель, твердыня незыблемая! И как взвились люди, когда явились паханы, чтобы прижать их к ногтю! За жен, за детишек – с вилами шли на отморозков! Глотки им рвали! Гнали из своих деревень уголовную нечисть! Но кончилось, увы, благоденствие в Каратае. Сообразили воры да чиновничьи рожи, что поживиться тут можно, давай делить, рвать этот край. Сколько судеб тогда переломали, сколько народа загубили – эх… Рухнул бастион… С той поры и не смолкает тут дележка, меняются князьки, а людям все хуже и хуже. Уже и маугли по лесам бегают, уродцев расплодилось, словно тут паноптикум какой-то, из деревень люди боятся выходить…

Он строго и как-то раздраженно посмотрел на меня, махнул рукой:

– Ладно, чего я тут. Вы уж топайте, пока упыри не вернулись.

– Конечно, добрый человек, не вопрос, уже уходим. – Я махнул своим, и мы заторопились к лесу.

– Стойте! – крикнул вдогонку Моргун. – Топайте прямиком на север, не сворачивайте. Верст восемь. На маугли не реагируйте, ну их к лешему. Выйдете к речушке – Стремянка называется – и дуйте по течению. Деревушка будет – Кургуз. Но днем туда не суйтесь, только ночью. Найдете Демьяна Асташкова – изба у него тесаная, мансарда, как стреха, свисает, скажете, что от Моргуна. Мужик нормальный, рисковый, правда, бродяжил пару лет назад по болотам, с золотишком мухлевал, переправлял кому-то на большую землю… Может, и сойдетесь в цене. Сынуля у него, правда, непутевый, но какая вам печаль до сынули Демьяна, верно?

– Спасибо, Моргун! – Я соорудил нестареющий «но пасаран». – Удачи тебе… ну и любви, конечно, неземной.

– Эй, ребятки! – заорал он снова вдогонку. – А вы по моей кроватке, часом, не прыгали?

– Что ты, добрый человек, конечно, нет, как можно! – стали выкрикивать мы вразнобой, а я еще и добавил: – Расцветка нам твоего бельишка не понравилась!

Истерично хохоча, разгоняясь, мы вломились в чащу и побежали в том направлении, куда нас послали…

Примерно час мы плутали по бурелому. Потом втиснулись в расщелину меж холмов, поросших ельником. Расщелина расширилась в долину и вскоре превратилась в какое-то аномальное, жуткое место. Дул пронизывающий ветер. Зрелище вокруг покатой возвышенности открылось в высшей степени нереальное и берущее за душу. Когда-то на этом месте произрастал дремучий лес. Теперь все деревья были повалены, и местечко напоминало бессмысленное побоище. Корявые стволы с остатками догнивающей листвы, многие деревья вырваны с корнем, другие поломаны, повалены друг на друга. Торчали ободранные пни – как головешки дымоходов на тотальном пепелище. На вершине сопки уцелело одно-единственное дерево – приземистое, кряжистое, словно инвалид с оторванными руками. Мы встали, невольно впечатленные. Страшновато как-то. Территория с поваленным лесом простиралась не только в пределах сопки, но и вокруг – вплоть до скал, образующих пространный полукруг.

Мы мялись перед холмом, не решаясь тронуться с места. Неосознанное чувство страха, необъяснимая тревога…

– Может, обойдем? – повернулся я к попутчикам.

– Конечно, обойдем… Страшненько здесь… – поежилась Ульяна.

– Никогда такого бардака не видел, – изумленно прошептал Балабанюк. – Может, смерч поработал? Посмотрите, какие бесчинства тут творились…