Разборки дезертиров

– По тебе и заметно, – усмехнулась Маша. – Позавчера в лечебнице я видела одного из пропавших в Иркутске. Некто Чапликов, тридцать один год, уволен в прошлом месяце из строительного треста «Байкалкомплект». Скандальная история… в общем, трест, который лопнул. Узнала я его по фото. Привезли больного поздно вечером. Связан, весь в пене, глаза дикие. Зачем привезли, непонятно. Хотели, видимо, определиться, способен ли он еще когда-нибудь работать. Страшное зрелище. Утром, весь исколотый, он еще шевелился. Состоялся, видать, «консилиум». Как в анекдоте – перспективы есть, но не больно-то радужные. В общем, забросили парня в кузов, туда же – двух покойников – ночью скончались, повезли на местный погост. Живого еще повезли, представляете?

Снились этой ночью, разумеется, кошмары. Психиатрическая лечебница в родном городе на улице Владимировской, где я однажды навещал занятного фигуранта. На этот раз беседовать пришли почему-то со МНОЙ. У следователя были насмешливые глаза Благомора и пудовые кулаки вертухая Василия. Несколько раз я просыпался, убеждался в отсутствии смирительной рубашки и опять погружался в мир холодных кафельных стен и твердолобых санитаров. Потом мне стало тесно в каменной усыпальнице, дышать нечем, кто-то вторгся между мной и костром, защемив кожу на бедре. Влажные руки забрались под свитер, дыхание срывалось и горячей волной обжигало ухо. Я пытался приподняться, но рука настойчиво прижимала меня к земле, гладила, щекотала. Ремень на брюках безымянного мертвеца как-то странно расцепился, дрожащие пальчики расстегивали пуговицы на ширинке. Я задергался, как таракан перед тапкой. Сон носил элементы реальности. Я открыл глаза и понял, что со мной действительно кто-то лежит. Рука зажала самое сокровенное, а ухо уже готово было оторваться…

– Проблемы с зажиганием, Михаил?..

Ох уж эта сила слова… Стремительным рывком я повернулся к «объекту», сжал его в неуклюжих медвежьих объятиях, нащупал носом горячее лицо.

– Ты кто?..

– Меня зовут Ульяна, прокурор…

Мог бы сам догадаться, плечики худые, впадины в ключицах – в каждое по яблоку поместится. Голова взорвалась, и вместе с болью кровь из всех артерий и вен устремилась к конкретному органу, о существовании которого я за последние две недели просто забыл. Не было нужды путаться в ее пуговицах и застежках – все было готово и висело на честном слове. Действуйте, прокурор. Сильно декольтированная спецодежда… Гормоны загудели. Мы совершали нелепые ритмические движения, дышали изо рта в рот. Что-то далекое, почти забытое, из прежней жизни, которую я считал решительно неудавшейся…

Потом я гладил ее в темноте, чувствуя, как онемение от левой пятки расползается по телу. Она дрожала, боялась от меня оторваться.

– Прости, прокурор, у тебя нет проблем с зажиганием… Полюбишь меня еще раз?

– Полюблю, – бормотал я. – Ты слишком торопишься жить, Ульяна. Все будет нормально – и жизнь без постоянных дерганий, и неторопливый секс…

– Не верю… – Она закрыла мой рот остывающими губами, чтобы не сморозил еще какую-нибудь глупость.

Очнулись на рассвете – от одиночного автоматного выстрела. Отличный будильник. Ничего страшного, впрочем, не случилось, просто подскочивший ни свет ни заря Балабанюк собрался пристрелить какого-то грязно-белого всклокоченного зверька со смышленой лисьей мордочкой, пробегающего по кромке скалы. Зверек от страха кувыркнулся вниз, пометался и юркнул в какую-то щель. Балабанюк досадливо крякнул. Виновато посмотрел на меня.

– Я чисто автоматически, Михаил Андреевич.

– Чисто по-свински, – проворчал я. – Охотник, блин, недоделанный. Кого это ты нам собрался приготовить?

– Мне кажется, это песец, Михаил Андреевич… – Боец завороженно таращился в щель, укрывшую зверька. – Они тут редко встречаются, да и мех у них летом довольно куцый…

– Так какого же черта, Балабанюк? – простонал я. – Тебе потребовалась шапка на зиму? В казарме не выдают?

– Песец подкрался незаметно, – печально резюмировала Мария и рухнула досыпать. До Ульяны, которая к рассвету оказалась почему-то на своем месте, неторопливо дошло, что тревога ложная. Она окинула меня очень занимательным взглядом и тоже свалилась.

– Не хочу я в казарму, – капризно заявил Балабанюк. – Наслужился уже.

– Статья 338-я… – пробормотал я, погружаясь в сладостное небытие. – Дезертирство, то есть самовольное оставление части в целях уклонения от прохождения воинской службы, наказывается лишением свободы до семи лет. Если военнослужащий совершает дезертирство впервые и оно явилось следствием стечения тяжелых обстоятельств, дезертира могут освободить от уголовной ответственности, но это не твой случай, бродяга…

Я успел еще подумать, что выстрел могут услышать враги, а это не совсем здорово (опять придется отсиживаться), после чего прекратил бодрствование.