Разбитые надежды (СИ)

С тех пор прошло шесть лет. Клаус уже вырос в бойкого и шаловливого мальчугана, бегающего по соседским дворам со сворой друзей – таких же проказников-мальчишек, как и он сам, ворующего яблоки и рвущего цветы с лужаек у домов. Меж тем Клаус сильно отличался от своих сверстников: он был любознательным, с сильным воображением мальчиком. Часто мог он подолгу разглядывать и слушать людей и окружающий его мир, и картинки эти – сильные впечатления – горели пламенем в детском воображении, трансформируясь в необыкновенные истории. Он романтизировал часто окружающую обстановку, детализировал предметы и черты лица других людей. Эти качества его редко проявлялись в компании друзей, но наедине с собой он долго мог любоваться трудолюбивой матерью и сосредоточенным сильным отцом. Оттого он был рассеян часто и отвлечен, тогда мать не могла дозваться его к обеду и ужину или попросить принести что-нибудь.

Городок, где жила семья Клауса, был небольшой, но весьма плотно заселенный. Жители имели чаще средний достаток, поэтому сама по себе жизнь в городке текла размеренная, какая бывает у простых обывателей. Жили, конечно, там два художника-брата, приехавшие из Нью-Йорка за вдохновением поближе к природе, к которым все подсознательно тянулись, как к явлению элитному и необычному.

Эстер была на восьмом месяце беременности, и Клаус с нетерпением и внутренним трепетом больше ожидал даже не предстоящего Рождества, а рождения нового человечка в семье. Часто подходя к матери, чтоб погладить ее большой живот или приложиться к нему ухом, он представлял, что внутри живота есть своеобразная комната, где в тепле, прикрытый синим одеяльцем и занавесочками (так ему это представлялось), спит его будущий братик.

И вот наступил праздник Рождества. Весь день дома шли приготовления. Миссис Майклсон с матерью и свекровью занимались готовкой ужина, тесть же со свекром расставляли столы и стулья, прибирали в гостиной. Мистер Майклсон сначала немного помог с уборкой, но позже позвал сынишку прогуляться с ним до открывшегося несколько дней назад елочного базара.

Клаус, весь замотанный шарфами, одетый в душный комбинезон и огромные отцовские варежки (которые он стащил сам, потому что обожал их, особенно внутреннюю меховую отделку), весело шагал впереди папы, тяжело дыша от быстрой ходьбы. Мальчик скакал на ходу, набирал в руки снег, затем падал в какой-нибудь сугроб, заливисто смеясь, а после, весь похожий на снеговика, шагал дальше скорее, чтоб Майкл не перегнал его. Отец был внешне спокоен и почти равнодушен, но лишь внимательный мог заметить, как улыбались его глаза при взгляде на своего маленького «снеговичка» – это замечал его сын, изредка оборачиваясь, потому что он всегда замечал то, что не замечают другие.

Оказавшись на базаре, Клаус ринулся к дальнему прилавку.

- Пап, а, может, возьмем вот эту елочку? Она здесь самая большая. Давай, ну, давай же возьмем её - у нас будет самая большая елка, и на нее можно будет повесить много игрушек! – мальчик вертелся у ног отца, дергал его за штанину и радостно кричал.

- Ну, что ж с тобой сделать – берем самую большую. – Майкл затем почти ласково улыбнулся продавцу, кивая в сторону дерева.

Мистер Майклсон, приобретя ель, схватил её в охапку и направился к дому. Клаус же старался хоть как-нибудь так пристроиться, чтоб тоже держать ветки ели: он очень хотел помочь отцу и чувствовал при этом себя нужным и важным. Хотя на деле он немного мешал Майклу, но тот молчал, потому что решил дать возможность сыну чувствовать себя полезным, к тому же ему были приятны эти рвения мальчика.

И вот уже мохнатая пахучая ель стала центральной фигурой гостиной в доме, и пока взрослые занимались приготовлениями, Клаус наряжал её. Было куплено много новых украшений: свечи, красные банты и гирлянды, но напоследок ребёнок оставил самое интересное и приятное – старые игрушки. Теперь на ели сидели зайцы с потёртыми подарочными коробочками в лапах, две совы сидели ближе к стволу дерева, медвежата и лисята были рассажены так, что было похоже, будто они водят хоровод. Детское воображение сейчас же нарисовало чудесную зимнюю сказку, где все игрушечные звери ожили и заговорили человеческим языком. Задрав кверху разрумянившееся личико, с ниспадающими на лоб светлыми завитками, Клаус просидел под ёлкой почти час, пока его не позвали к столу. В гости пришли соседи, и начался праздник.

После двенадцати часов ночи Эстер направилась укладывать сына спать. Она со ставшим внезапно задумчивым лицом долго гладила Клауса по голове, пока тот засыпал, но было ясно, что матери было немного тревожно.

Клаус проснулся посреди ночи от суматохи и воплей внизу, доносящихся из гостиной. Он сонно потер глаза кулачками и вышел посмотреть, что случилось. В животе его все скрутило от непонятного страха и предчувствия.

- Ох, мой маленький, отчего ты проснулся? – словно в бреду жалобно спросила Эстер, и ее лицо искривилось от боли.

- Мама, уложи Клауса обратно спать, – обеспокоенно, но, сохраняя самообладание, попросил Майкл.