Раз — попаданец, два — мерзавец

— А всё же больше по сердцу тебе придётся цветок-василёк и ромашка белоголовая. Но это всё сердечное и душевное, баловство до поры до времени, пока большие господа свое слово не скажут. А ты служивый человек станешь, опасность за твоими плечами ходить будет, так помни: молчание золото, слово не воробей, а голова не только для шапки.

Не успел я оглянуться, как гадалки и след простыл.

— Что это она наговорила? — спросил я хозяина кабака, чтобы скрыть смущение.

— Кто ж его знает? — ответил он. — Слишком много наговорила, да мало понятно. Чудная, говорит по-книжному. Не подкупил ли кто её, не научил ли, что и как говорить?

Я пожал плечами: такое мне и в голову не пришло. Зачем кому-то подкупать гадалку, чтобы рассказать мне, которого никто здесь не знает? Я так впечатлился первой частью слов Доси, что пропустил мимо ушей предостережение. Нужно во что бы то ни стало найти зеленоглазую красавицу! Ведь знаю, как зовут человека, который сопровождал кареты!

Остановили меня не разум и осторожность, а усталость и мысль, что я неважный кавалерист и вряд ли догоню кареты. А едут они в Петербург, как и я, там и буду искать.

Приняв это решение, я улегся на завалинке. Марфушка то ли из жалости, то ли по приказу Якимки подсунула мне под голову подушку, набитую душистым сеном. Глаза у меня слипались, я начинал дремать, но мне мешал тихий разговор, который доносился из домика через окошко.

— Завтра посланник отправляет курьера с бумагами. Едет кто-то из его свиты. Или поляк, или саксонец. Бумаги нужно незаметно забрать, пока курьер не пересечет границу.

— А что за бумаги? — Второй голос показался мне знакомым.

— Завёлся, видишь ли, в наших канцеляриях шпион. Где да кто — не наше дело. И без нас поймают. Но то, что он украл, за пределы страны выпустить нельзя. Эти бумаги нужно вернуть во что бы то ни стало! Ты понял? Это поручение, в случае исполнения которого можно надеяться на следующее офицерское звание! Одному это делать несподручно, возьми себе помощников по своему выбору.

— Не извольте беспокоиться, господин майор, бумаги не уйдут.

«Ну и тайны мадридского двора», — подумал я, но неожиданное происшествие отвлекло мое внимание от интересного разговора.

— Опять побирушка, — громко и сердито сказал кто-то во дворе. — Якимка, почему у тебя по двору всякие людишки шастают?

— Какие-такие людишки, господин офицер? Вот барин приехал…

— Не о барине речь. То старая карга бродила, теперь вон, видишь?

— Вижу, — ответил Якимка уже не таким покорным тоном. — Так это же инвалид-солдатик, как же его гнать?

Я приподнялся. Действительно, в воротах стоял однорукий нищий, одетый в рваные остатки форменной одежды. Он опирался на что-то вроде костыля и растерянно оглядывался. Похоже было, что и видит он плохо.

— Добрые люди, дайте водицы испить, — донесся до меня его молодой голос. Надо же, что война с людьми делает, возможно, это парень моего возраста!

— Столько болот вокруг, а не напился, — процедил сердитый голос.

Я, наконец, увидел, кто говорит. Красивый и статный молодой человек лет двадцати пяти в расстегнутом мундире и с красным явно не от загара лицом. Якимка искоса взглянул на него и негромко сказал:

— Марфушка, отнеси воды убогому.

Девочка схватила берестяной ковшик и побежала в угол двора, где виднелся колодезный сруб из бревен.

— Нищих не велено в Петербург пускать, — продолжал сердитый офицер. — Указ был, разве не знаешь?

— Так ведь здесь еще не Петербург, — еле слышно пробормотал Якимка, но у офицера оказался тонкий слух:

— Не Петербург, говоришь? Ну что же, тогда угостим убогого. Эй, девчонка, дай-ка ковш.

Марфушка посмотрела на Якимку, тот еле заметно пожал плечами, и девочка протянула ковшик с водой офицеру.

— Угостим, угостим на славу, так что язык проглотит… — Повторяя эти слова, он взял щепоть земли и кинул в воду, а затем еще и плюнул туда.

Я почувствовал, как лицо мое вспыхнуло от гнева. Якимка с хмурым видом опустил голову, Марфушка испуганно теребила подол юбки.

— Послушай, Беренклау, это не смешно, — сказал кто-то у меня за спиной.

— Да мне-то что, смешно вам или нет. Эй, ты! — крикнул офицер инвалиду. — Иди сюда, дам тебе воды!

И он сделал несколько шагов к воротам, а инвалид заковылял к нему.

— Иди, иди, напьешься, голубчик, — сказал Беренклау и вдруг громко расхохотался.

Пока негодяй говорил и делал свои гадости, я еще сдерживался, надеясь, что он пошутит, но не до конца. Но этот смех хлестнул меня, словно кнутом. Я кинулся к Беренклау и попытался выбить у него из рук загаженный ковшик. Но он увернулся, и тогда пришлось схватить его в охапку. Несколько мгновений между нами происходила молчаливая борьба, Беренклау, кряхтя и тяжело дыша, безуспешно старался вырваться. Ковшик упал на землю, и только тогда я отпустил офицера. С трудом переводя дыхание, он яростно смотрел на меня в упор:

— Сударь… за такие поступки… только поединком… Вы имеете дело не с подлым народом… — И потянул из ножен свою шпагу.