Раз — попаданец, два — мерзавец

— Да, новый. Старый, деревянный — вот там, — показал он на маленькую деревянную церковь впереди.

Карета объехала церковь и свернула направо, на длинную и оживленную улицу, уходившую вдаль, с деревьями по обеим сторонам её. Колеса громко застучали, нас тряско подбрасывало на сидениях, потому что аллея была вымощена бревнами, на это Данилов обратил мое внимание, как на большое благоустройство на случай дождей. Возможно, без этих бревен в дождь ездить было нельзя, но сейчас было очень тряско. Местами бревна расшатались, подымались торчком и шлепали, как клавиши на пианино.

— Невская першпектива, — продолжал экскурсию Данилов.

Перспектива? Я огляделся. Неужели это Невский проспект?!

Никогда не был там наяву, но, кажется, видел в фильмах и передачах, и представлялся мне даже в старину более солидным, что ли.

А этот… Во-первых, вдоль него тянулись длинные-длинные заборы. Изредка попадались каменные дома, но чаще всего деревянные домики и даже небольшие избушки. Больше домов было строившихся, чем уже оконченных.

— Это после пожаров все строятся, — рассказывал Данилов.

— Да ну?

Что мог я сказать. Из истории помнил, что в Москве горел Кремль, из газет — что лет сто назад в Америке горел Чикаго. Но Петербург…

— Когда я впервые приехал сюда три года назад, то почти весь город был в головешках, — рассказывал купец. — Большие пожары были. Строят теперь много.

Но главной особенностью Петербурга показалось мне не строительство. А вода, малые и большие корабли и верфи, кроме действительно огромного Адмиралтейства на площади у Исаакиевского моста. Не жилые дома и торговые заведения, а именно они привлекали внимание. Куда ни посмотри, всюду торчали паруса, мачты. Поэтому леса вокруг строящихся домов казались тоже какими-то кораблями, только сухопутными.

Стены домов и заборы были забрызганы засохшей грязью. От тесноты карет, возов и телег с дровами и сеном карета ехала все медленнее, но от этого ее трясло как будто сильнее. Теснота и давка экипажей смешивалась с шумящей толпой, которая плевала на движение и не признавала никаких дорожных правил. Чуть ли не под колесами сновали торговцы с висевшими на плече большими коробками и корзинами, вдоль домов виднелись ряды будок, ларьков под парусиновыми навесами и даже шалашей из кольев, волновалось море народа. Вся эта толпа напоминала какой-то исторический фильм, где герои приезжают на ярмарку.

Только ярмарку иностранную, потому что, к своему удивлению, я слышал почти все время иностранную речь, даже торговцы кричали чаще всего не по-русски. И, словно в голове у меня щелкнуло, он вспомнил бал, говорливую и танцующую толпу. А ведь только мы с Анной Клингой, да стоящие рядом с ней четыре-пять дам и Беренклау на том балу говорили на русском языке.

Власть в Петербурге принадлежала иноземцам. Они были полными хозяевами столицы.

Мы проехали по берегу Фонтанной, как сказал Данилов, мимо Летнего сада. Старательный гид сообщил, что там великолепные фонтаны, статуи и гроты, и почтительно и понизив голос добавил, что по ту сторону сада, на берегу Невы, стоит дворец ее императорского величества Анны Иоанновны с цельными зеркальными окнами, чудо что такое! Я смотрел в окно, но не видел ничего впечатляющего.

Зато мне понравился Царицын луг. На самом деле это был не луг, а симпатичный сад, засаженный красивыми деревьями с разбитыми между ними клумбами и цветущими кустами.

— За Царицыным лугом устроены канал и широкий бассейн. Это место называется Па-де-Кале, понимаете? Вот начинается Греческая улица…

Данилов неожиданно замолчал и быстрым взглядом, не поворачивая головы, посмотрел по сторонам.

— И что тут, на Греческой улице? — рассеянно указал я ему на какой-то дом.

— А тут живет принцесса Елисавета, дщерь Петрова, — почти шепотом ответил купец.

Я живо вспомнил разные фильмы и решил хоть раз показать себя информированным человеком:

— Вот если бы она правила, так настоящее правление было бы.

Хотел сказать еще что-то, но выражение даже не лица, а глаз Данилова меня смутило. Так смотрят, если хотят сказать: «Это, конечно, так, но говорить об этом громко и в открытую не рекомендуется».

Поэтому я замолчал, только остановился подольше глазами на доме, где жила дочь Петра Великого. Дом казался безлюдным, но ведь через какое-то время та, что здесь обитает, будет держать в своих руках державу и скипетр своего отца. Здесь, сейчас никто этого еще не знает, но каждое русское сердце может сочувствовать ей, а многие могут с досадой думать: «Неужели она так и примирится со своим униженным положением?»

А Данилов торопливо указывал мне на дом Густава Бирона, брата всесветлейшего герцога.

«Это тот, у кого был бал, — подумал я. — Или не тот?»

Скоро мы уже были на месте. Но когда я протянул бумаги Смиляничу, он отрицательно покачал головой:

— Отдашь герцогу сам. Он посмотрит и на бумаги, и на тебя. Язык особо не распускай, но и не бойся. Герцог сейчас не слишком уверен в себе. Государыне часто неможется, она не вечна, а герцог в открытой вражде с Анною Леопольдовною и ее мужем, а также Андреем Ивановичем.

— С Андреем Ивановичем?