Ратник

— Я видел! — выкрикнул один из старшин московской службы. — Я по прошлому году ездил в Тулу по его душу. Его в поместье татары держали в осаде. И когда я со своим десятком подъехал, да выступил против них, он выскочил навстречу, да в копья на них бросился. На моих глазах Ахмета — старшего среди тех татар — ссадил. С одного удара. Славен он в бою на копьях. Да и говорят с саблей добро обращается.

— Ну что же, — огладив бороду после небольшой паузы произнес один из бояр, — это доброе дело. На копьях — зело правильно. По старине.

И остальные бояре закивали.

Когда Иван III начал свою поместную реформу все происходило не быстро и одновременно. И если дружины очень быстро, буквально за два-три десятка лет, став поместными дворянами, ориентализировались как по снаряжению, так и по тактике боя, став по сути аналогами татарской конницы, то настоящая аристократия долго держалась за старые традиции. В том числе и за копейный бой.

Понятное дело, что это были не традиции таранного копейного удара. Но их и не имелось на Руси. А вот работу копьем с руки уважали.

Важное пояснение — не рогатиной, а копьем.

В чем отличие?

Строго говоря — рогатина, это разновидность копья. Короткое древко в полтора-два метра да широкий, большой, листовидный наконечник. Им вооружались самые бедные воины, которые не могли себе позволить саблю. Вместо нее. Откуда проистекал и стиль работы, акцентированный больше на удары, чем на уколы. Поэтому в глазах старой военной аристократии владение рогатиной не являлось уважительным и честным боем[20]. В отличие от нормального копья. Которым практически исключительно кололи.

Отчего указание на то, что Андрей побил татар съемным боем в копья вызвал у всех присутствующих только уважение. Это ценили. В том числе и потому, что подобный подход требовал времени на тренировки да наставника. Особой техники нет, но немало нюансов.

Разговор продолжился.

Бояре и старшины стали расспрашивать гонца о разном, выясняя детали. Он отвечал, как мог, рассказывая и про засаду с подложным биваком, и многое другое. Царь же погрузился в свои мысли. Перед его внутренним взором предстал юродивый монах Нектарий, в который раз рассказывающий свой сон.

Иоанн Васильевич был человеком от природы очень осторожным. Жизнь заставила. Поэтому он старался не делать резких движений и поспешных выводов. В полной мере это проявилось во время последней Казанской кампании. Он медленно, осторожно, постоянно и во всем перестраховываясь, шел вперед.

В какой-то степени это диктовалось его окружением, где толковых исполнителей найти было не просто. То пушки утопят. То с обозом проворуются или оплошают. Куда не ткни — всюду булькала некомпетентность, густо замешанная на кланы, землячества, местничество и банальные финансовые махинации. Даже среди близких и доверенных людей. А ведь еще имелись интриги политического толка. Смертельно опасные интриги. Унесшие когда-то жизнь матери царя и кое-кого из его близких.

Вся эта в целом гнилая обстановка и сформировала очень осторожного человека, взвешивавшего каждое свое слово и дело. Он всю свою жизнь шел, словно по тонкому льду. Понятное дело, что более поздняя пропаганда показывала все иначе. Но… пропаганда — это всего лишь пропаганда…

Реальный Иоанн Васильевич не имел склонности к быстрым, спонтанным поступкам. Вот и сейчас, получив новую порцию сведений, вернулся к давно и тщательно «обсосанным» вопросам. Начав обдумывать их по-новому. И с каждым новым фактом слова Нектария ему казались все менее и менее безумными…

* * *

В тоже самое время в Туле происходило другое, не менее яркое событие. Туда прибыл Данила с новой порцией гостинцев. Андрей добрался до вотчины, куда вновь отъехал из города дядя его жены, и передал через него новые трофеи. Лично возвращаться в Тулу он не хотел. Пока во всяком случае.

— Мать твою! — ахнул воевода.

— Да и не говори… — тихо поддакнул ему отец Афанасий, увидев эту процессию. Данила ведь вперед послал вестового, чтобы набить себе цену в глазах туляков. Дескать он тоже имеет какое-то отношение к этому всему, а не просто доставщик. Поэтому и воевода, и священник, и старшины вышли поглазеть…

— Сколько же здесь коней? — крикнул кто-то из сотников.

— Много… очень много… — покачав головой ответил Данила. — Андрей сказывал, что три полные сотни и семь десятков с пятью.

— Обалдеть! — присвистнул один из помещиков. — Это ведь теперь мы все о двуконь будем! Ай да Андрей! Ай да сукин сын!

Но последние его слова потонули в радостном реве толпы. Ибо ЭТО было событием! Совершенно невозможным! Чудесным! Волшебным!

Радостно кричали даже старшины, зараженные общим ликованием. Ведь это означало, что ВЕСЬ полк в случае чего мог выйти в поход на дальнюю службу.

ВЕСЬ!!!

На фоне этой новости как-то померк факты освобождения полона и захвата иной добычи. Однако минут через пятнадцать люди как-то отошли и тут началось ТАКОЕ…

— Так мертвецов древних он поднял!

— Как есть поднял!

— Вой — жуть!

— Ни сабля их не брала! Ни стрела!

— Вышли из своих курганов да давай бить супостатов!

— Только пыль полетела!