Расул Гамзатов

«Как же теперь объясняет поэт, кто виноват в прошлой братоубийственной войне? — размышлял Владимир Огнёв и цитировал поэму:

О Россия — поборница правды и мира!
Ты когда-то не дружбу дарила горам.
Даже русских поэтов в солдатских мундирах
По веленью царя присылала ты к нам.
Ты поручика Лермонтова потеряла.
Рядового Бестужева... Помнят у нас
Твоих бедных сынов. Их погибло немало.
Как святыню, хранит их могилы Кавказ.

Он выкупил солидную часть тиража и дарил книгу всем — друзьям, родственникам, коллегам, школам, библиотекам. И чувствовал, как душа его постепенно избавляется от гнетущей тяжести, хотя рана на сердце ещё не затянулась.

Что мне личная слава? На что она, право?
Не собой, а тобою горжусь, мой народ.
Я лишь искра твоей полыхающей славы,
Без тебя эта искра погаснет, замрёт.
...Я люблю твою гордость и тягу к свободе,
Мой народ, что когда-то родил Шамиля[62].

23 октября 1958 года ему было присвоено звание Народный поэт Дагестанской АССР, он принял его без показной радости, но с благодарностью своему народу.

Наступила пора осмыслить пройденный путь, задуматься о жизни, о своём месте в литературе.

«Видимо, всё-таки, не без оснований появились в творчестве Расула Гамзатова нотки тревоги, — писал Владимир Огнёв. — Где-то, в чём-то ослабил он, видимо, связи свои с жизнью народа. Занятость громадной общественной работой, расширяя кругозор, отвлекает его всё-таки от сосредоточенного творчества (Расул Гамзатов — председатель правления Союза писателей Дагестана, депутат Верховного Совета Даг. АССР, зам. председателя Бюро СП по РСФСР, член редсовета “Дружбы народов”)».

Радости и печали поэта разделяла его супруга Патимат. Она же дарила ему и счастье. В марте 1959 года у них родилась вторая дочь. Её тоже назвали Патимат — имя очень популярное у горцев и вообще у мусульман, имя, идущее от Фатимы — дочери Пророка Мухаммеда. Опять не дождавшийся сына, поэт стал величать себя доктором «патиматических» наук.

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОЛОРИТ»

Писателей в Дагестане становилось всё больше, и это было хорошо. Но качество литературы росло не так быстро, как количество членов Союза писателей. Прежде Расул Гамзатов не считал себя вправе учить других литераторов, мнение своё высказывал осторожно, как правило, в дружеской форме и с добрым юмором. Однако руководителю писательской организации следовало заботиться о состоянии литературы, особенно — поэзии, которая была самым популярным жанром. Многие напирали на экзотику, полагая, что это и есть национальное лицо поэзии. Гамзатов с горечью писал:

И если б собрать воедино чернила,
Которыми столько расписано было
Тенистых ущелий, скалистых высот
И прочих ни с чем не сравнимых красот,
То горы б взмолились: «Помилуй, Аллах!
Мы тонем, мы тонем в чернильных волнах!»[63]

Беспокоили его и переводчики:

«Заметили ли вы, как часто иные переводчики, переводя наши стихи на русский язык, применяют этот “национальный колорит”, употребляя слова “джигит”, “папаха”, “черкеска” и т. п.? Чтобы читатели знали, что перед ними национальный поэт, переводчики надевают на него бешмет, который он никогда не носил. В этом ли заключается национальный колорит, национальная форма, национальные традиции? Нет, и ещё раз нет! Тайна национальности каждого народа, говорил В. Г. Белинский, не в его одежде и кухне, а в его, так сказать, манере понимать вещи... Истинный художник народен и национален без усилия, он чувствует национальность, прежде всего, в самом себе и потому налагает печать на свои произведения... Истинно национальное проявляется в духе характера, психологии народа».

Из такой экзотики получалась плохая поэзия, вернее, вовсе не получалась. Стихи были как близнецы, и авторам оставалось спорить, как героям комедии Гоголя, кто первым сказал «Э!». В результате поэзия превращалась в «продукт ограниченного пользования» и навевала скуку.

Один поэт, рождённый среди гор,
Клянусь, был истинный гипнотизёр.
Он всякий раз, когда стихи читал,
Мог усыпить неосторожный зал[64].