Расстрельное время

— Мне — имеете, — спокойно сказал Кольцов и положил на стол свое удостоверение. — Видимо, ваши информаторы не известили вас, что помимо того, что я когда-то был адъютантом генерала Ковалевского, в настоящее время являюсь Полномочным представителем ВЧК, и Михаилом Васильевичем Фрунзе мне дано право единолично решать все вопросы, касающиеся дальнейшей участи военнопленных.

Зотов коротко взглянул на удостоверение. Все, что ему надо было знать о Кольцове, он, конечно, уже знал.

— Но, к сожалению, этой книги на данный момент у меня нет.

— Где же она?

— Она хранится в сейфе, в канцелярии.

— Попросите принести.

— Видите ли, люди разъехались, — забеспокоился Зотов. — Может быть, завтра? Прямо с самого утра.

— Сегодня. Сейчас, — настойчиво велел Кольцов.

— Да, конечно. Я понимаю, — подхватился с кресла Зотов.

— Не трудитесь, — сказал до сих пор не проронивший ни слова Гольдман. — Я сам схожу.

— Я помогу. Вам могут не дать.

— Мне? — удивился Гольдман. — Мне дадут.

— Не суетитесь! — строгим голосом остановил Зотова Кольцов.

Гольдман вскоре вернулся с толстой амбарной книгой, положил ее перед Кольцовым.

— Это решения «тройки», — пояснил Зотов.

— Кто в нее входит?

— Вам конкретно?

— Именно, конкретно.

— Значит так. Уполномоченный ударной группой товарищ Данишевский, комендант Особого района Добродицкий. В Особый район входят еще Керчь и прилегающие…

— Кто третий? — спросил Кольцов. Зотов все больше начинал его раздражать. — «Тройка» же! Кто третий?

— Ах, третий? Разве я не сказал? Третий — я.

— Ну, вот! Разобрались! — Кольцов открыл книгу. — Я немного ее полистаю.

Из книги выпал листок и упал к ногам Красильникова. Зотов подхватился, чтобы его поднять. Но Красильников опередил его.

— Это — так, ничего интересного, — Зотов попытался забрать его у Красильникова.

— Неинтересное нас тоже интересует, — остановил его Кольцов и велел Красильникову: — Ознакомься, Семен Алексеевич.

Кольцов стал неторопливо листать страницы «расстрельной» амбарной книги.

Фамилии, фамилии… Дата, место рождения, вероисповедание, воинское звание. И все. Больше никаких сведений. Лишь в конце строки, короткий, как выстрел, приговор: расстрелять. И дата приведения приговора в исполнение. Вся жизнь умещалась ровно в одну строку: была ли она короткой, как у юнкера Гуляева, или длинной, насыщенной массой различных событий, как у полковника Закревского. Всего лишь одна строка. Словно человек родился и крестился для того, чтобы тут же умереть.

Кольцов вспомнил о Лагоде, его рассказ о военных мытарствах. Служил в Красной армии, был пленен, под угрозой смерти мобилизован в армию Врангеля. Голодал, мерз, совершал тяжелые переходы, рыл окопы, переворочал сотни тонн земли. Что еще? Стрелял в противника. Возможно, кого-то убил, но не знает об этом… Обычная судьба простого солдата на обычной войне.

Интересно, что вменили ему в вину эти трое вершителей судеб? За какие прегрешения намеревались лишить его жизни?

Кольцов пробросил с полсотни страниц и открыл записи последнего времени. Долго искал знакомую фамилию. И, наконец, нашел. Такая же короткая строка: родился, крестился, служил в Кубанской дивизии, расстрелян. Тридцать лет его жизни втиснуты в десять коротких слов. Был ли он женат? Есть ли дети? И сколько? Как жил? Кем трудился? Чем увлекался? Мало ли что ещё нужно знать, чтобы определить, что это был за человек? Хороший он был или плохой?

— Ну, вот, к примеру, Лагода, — обратился Кольцов к Зотову. — Андрей Макарович Лагода…солдат. Что за человек? За что такой суровый приговор?

— Покажите.

Зотов склонился над страницей амбарной книги, долго изучал совсем короткую строку. И наконец просиял:

— Ну, конечно… Кубанская дивизия…Вы разве не знаете? Самая оголтелая дивизия. Одни головорезы. Закоренелые враги!

— Вся дивизия?

— Да вся…

— То есть если бы они все оказалась в вашем концлагере, их всех постигла бы участь Лагоды?

— Но вы же не будете возражать, что дивизия Фостикова нанесла огромный урон Красной армии под Александровом и потом здесь, в Крыму? — Зотов чувствовал свою правоту и поэтому весь как-то приободрился и даже слегка прибавил в голосе металла.

— Не буду, — согласился Кольцов. — Но я спрашиваю конкретно о Лагоде. В чем его вина?

— Не понимаю вас. Когда судят банду, расстреливают всех: и главаря, и рядовых воров. Даже наводчика.

— Не совсем так, — не согласился Кольцов. — То есть если вы имеете в виду самосуд, тут вы правы. Но ведь вы, я имею в виду вашу «тройку», судите именем советской власти. И именем советской власти расстреляли бы всю дивизию, все несколько тысяч человек, если бы они оказалась в ваших руках. За что? За то, что во время боев нанесли нам потери? Но ведь вина у командира и у солдата разная. Даже у солдат не у всех одинаковая: один стрелял, другой кашеварил. А вы — всех подряд. Око за око. Это не суд. Это — месть.

Зотов не сразу ответил. Он понял, что комиссар с яростным напором осуждает их: его, Данишевского, Добродицкого.