Расстрелянный ветер

Увидел перед собой свои руки, они росли, закрывая небо, жадно рвали траву с корнем.

Слабея, продолжал выдирать уже зубами райскую травку и торопливо выть:

— Молоденькой картошечки!.. Молоденькой картошечки мне… Сволочи!

Задрал голову, дошептал с хрипом: «Солны-ышко…» — перевернулся на спину и ударил лопатками землю.

Перед глазами проскакали всадники с высверками сабель, и сквозь грохотанье копыт тонко прослушивался чей-то смех, бульканье камней с обрыва в озеро, потом он увидел степную трактовую дорогу, уходящую за горизонт, дорога огибала рыжий костер, который не хотел потухать и все разгорался и разгорался под гуденье колоколов, и пламя его кидалось и забиралось на небо, зажигая облака и весь этот уходящий мир. Потом костер внезапно перевернулся и погас.

И тут он от страха завыл и проснулся.

И обрадовался самому себе — живому!

Он бодро встал, прошелся по сухим, свистящим половицам и, весело потерев бороду, крикнул в полутемные горницы:

— Евдоха! Евдокия, ты вот что…

Ему остро захотелось молоденькой картошечки, той, что ему не пришлось отведать во сне, он словно желал убедиться, что жив точно, все может, не говоря уже о такой малости.

Но Маркелу Степановичу никто не ответил. Он прошел во двор, увидел около сгруженного сена спящих работников и под телегой «зауправляющего» Епишкина. Тот спал, накрыв один глаз засаленным, обтрепанным треухом, и храпел, пуская изо рта пьяную слюну. Что-то ткнуло Маркела Степановича под сердце, навалилось что-то давящее, вроде холодного испуга.

Заметался.

Осмотрел двор и разбудил Епишкина. Тот обалдело зыркнул глазами, уставился на хозяина.

— Где Евдокия?

Втягивая в ноздри воздух и выдирая из бороды соломинки, Епишкин встал, ответил:

— Пойду взгляну на хлеба, сказала.

— Одна?!

— А то что ж. Дело молодое.

Кривобоков понял по ухмылке Епишкина, что тот хитрит и знает еще кое-что, потряс его за плечо, приказал:

— Говори!

— Сказывал я вам, Маркел Степанович. Предупреждал. Знамо дело, куда пошла. На покос Евдокия Лаврентьевна пошла. К Оглоблину Ваське отправилась.

— Седлай мне коня! Разбуди всех, кто там еще!.. Мы их… Мы ее… стерву! Нет! Ее — не трогать! Его!..

Ему повиделось злое, обиженное, смотрящее с укором лицо Михайлы и хохочущее — хитрой Евдокии.

Он еще не знал, что совершит. Пока он чувствовал, что его душит злоба. Но решение зрело, муть заливала глаза, ему мерещилось что-то мстительное, клыкастое и непременно кровавое. Совершит. Разрешит сам себе, может быть, в последний раз, возьмет еще один грех на душу. Бог простит! Сам бог велит! Заорал:

— Седлай!!!

И сквозь тяжелую беготню и хриплый говор услышал молодецкое:

— Готов жеребчик!

* * *

Василий и Евдокия, раздвинув ветви березы, долго лежали рядом, положив головы друг другу на раскинутые руки, и смотрели в сумеречное небо, отыскивая в сиреневой высоте первые начинавшие проклевываться звездочки.

Она лежала, раскрасневшаяся и счастливая, пошевеливала мягкими пальцами у него за ухом, поглаживала висок и дышала в щеку.

— Хорошо-то как. Хорошо тебе?

Он мычал в ответ, кивал подбородком, наблюдая за небом, в котором заметил крупную зеленую звезду, она то гасла вдруг, пропадая среди других, то вспыхивала светляком, повисая и вздрагивая.

— Вот раньше-то я думала… встретить кого да полюбить крепко. Да некого. Тебя еще не знала… А люди кругом все наперечет, и нету тебя среди них. А теперь вот и встретила и полюбила, и всю ты меня узнал.

Она встрепенулась, приподнялась, шепнула в ухо:

— Понравилась?

Он прижал ее голову к щеке и засмеялся.

— Ой, что скажу тебе, Васенька… Не смейся только… я знаю… я у тебя… первая? Верно, первая?

Он кашлянул, подтвердил тихо, стыдливо:

— Верно.

Она от смущения зарылась головой на его груди и ото всей души доверила:

— Вот как подумаю, господи, и за что мне такое счастье негаданное, аж поплакать некогда: уж так светло, так блаженно в груди!

Он неумело пошутил:

— Смотри, еще наплачешься. Век-то долог.

Она притихла, недоумевая, но, рассмотрев улыбку на его лице, поняла, что шутит он.

— Не убоишься в бедности со мной жить?

От этих недоверчивых, холодных, проверяющих слов она только грустно засмеялась и вздохнула:

— А на что нам богачество, ну на что? Коли нам и так хорошо вместе? Я вот жалею, что не встретила тебя раньше, сколько таких вечеров-то да встреч в тоске задаром прошло?

— Ничего! Мы еще свое возьмем! Наверстаем.

— Я вот издали когда любовалась тобой, все голос мне шептал, что мы родные души. А вдруг так?!

— Это верно…