Рассказы змеелова

Костер потрескивал, постреливал угольками. И было в этой стрельбе и потрескивании что-то древнее, глубоко мирное, располагающее к легкому задумчивому молчанию.

Я думал о том, как много необыкновенного можно увидеть на природе за короткий срок, и сколько отрады это дарит человеку.

А сколько неожиданных встреч и наблюдений у того, кто проводит на природе месяцы, годы!.. В этом отношении вполне счастливым человеком я считал Ораза Сопиева. Он часто ездит по республике, много видит. Приглашая его на рыбалку, я знал, что недавно он вернулся из поездки на правый берег Амударьи. Хорошо бы было послушать его…

Поправив дрова в костре, я сказал:

— Друзья, до ухи еще… минут двадцать. Давайте послушаем за это время «отчет» нашего уважаемого коллеги, доктора наук Ораза Сопиева о его экспедиции на правый берег Амударьи.

— Черт возьми! — перебил меня Лобанов, — ты так пышно говоришь, как будто нас не трое, а по меньшей мере тысяча, и мы не на канале, а где-нибудь в просторном конференц-зале академии наук. Впрочем, я присоединяюсь к данному предложению.

Выжидающим взглядом Олег уставился на Ораза.

— Ну, что ж… Я готов, — глуховатым голосом произнес Ораз. — Да вряд ли мое сообщение будет для вас интересным.

— Скромность украшает человека, но ты, брат, не томи, — настаивал Лобанов. — Иван и я просто задыхаемся от любопытства. Особенно я. Ведь я никогда не был в тех краях.

Облокотившись на спальный мешок, Олег Павлович приготовился слушать. Я последовал его примеру: так же, как и Лобанов, я ни разу не был на правобережье Амударьи и не имел понятия о том, какие там птицы, животные, ландшафт.

Ораз сидел, скрестив ноги, и глядел на пляшущее пламя костра. Вытянутые руки положены на колени. На смуглом, скульптурно-четком лице — отблески огня. Ораз вздохнул, чему-то улыбнулся.

— Не смейтесь, если я скажу, — начал он, — что больше всего в моей поездке мне запомнились облака. Это, конечно, лирика. Я понимаю. Но так было на самом деле.

Это были легкие весенние облака, наполненные нестерпимо-нежным, веселым светом. Они занимали все небо и казались неподвижными. В действительности они быстро летели на север, и по степи, изрытой ветрами, легко скользили широкие, синие тени. Степь напоминала пятнистую шкуру леопарда.

Я шел по дороге пешком. Следом за мной ехал мой «газик». На обочинах густо росли ирисы. Обрамляя желтизну дороги, они двумя голубыми лентами далеко уходили к горизонту.

В лощинах паслись отары овец. Заметив где-нибудь пастуший шалаш, я сворачивал с дороги и шел к чабанам. Чабан всегда рад гостю. Меня тоже встречали приветливо, угощали чаем, каурмой или же хорошим рассказом. В свою очередь я расспрашивал о птицах, о травах, об охоте.

— Мы тоже на птиц охотимся, но чаще без ружья, — сказал мне один пастух за пиалой чая.

— Чем же вы их бьете? Палкой, что ли?

— А мы их не бьем. Капканами ловим, — ответил чабан.

«Вот как! — подумал я. — Интересно. Каких же птиц они ловят капканами?»

Чабан, словно угадав мои мысли, ответил сам:

— Капканами мы ловим тогдори.

— Тогдори? — удивился я. — Не ожидал.

Тогдори — это джек-красавчик или джек-вихляй. В степях правобережья Амударьи их оказалось немало. За час пешей ходьбы я встретил рядом с дорогой четырех вихляев. Отправляясь в экспедицию, я получил разрешение на отстрел нескольких красавчиков, но добыл всего одного. Они близко подпускали к себе, словно тот край был краем непуганых птиц. На второго у меня рука не поднялась. Доверчивость птиц и весна обезоруживали меня.

Добытый мною красавчик был буланого цвета. Даже глаза и те были рыжие, под цвет песка. Бока и верх — в тонких темных штрихах. Вдоль шеи — длинные черные перья. Одним словом — красавчик. И вихляем его тоже не зря прозвали. Это я понял из разговора с чабаном.

— Однако тогдори — птица забавная, — сказал мне чабан, — посмотрели бы вы на него во время брачных игр!.. Голову спрячет под крыло и топчется, танцует на одном месте, обо всем на свете забывает, подруге своей понравиться хочет. Любовь! Ничего не скажешь. Мы выслеживаем места, куда приходят тогдори на свои «танцы», и ставим там капканы.

Прощаясь с чабаном, я сорвал выросший рядом с его кошем голубой ирис, понюхал и сказал:

— Вот даже в пустыне растут такие прекрасные цветы.

Но чабана, как я заметил, слова мои ничуть не тронули.

— Да, цветок неплохой, — сухо молвил пастух, — но мы ценим его за то, что это полезный цветок. Корень у него длинный и крепкий. Из него мы делаем веревки, чтобы стреножить верблюдов.

— А эти цветы? Тоже полезные! — осторожно кивнул я на небольшую чистую поляну, заросшую мягкой с темно-зелеными листьями травой. С виду она была такая сочная, такая аппетитная — в пору хоть бери ее и ешь. По траве, словно огоньки, были рассыпаны желтые цветы.

— Это же юзарлык! — воскликнул чабан и посмотрел на меня с таким укором, будто хотел сказать: «Да ты что! А еще ученый»…

— Это же юзарлык, — еще раз повторил чабан. — Овцы его не едят даже с голодухи…

Вот так я был посрамлен и изобличен в невежестве. Как говорится, век живи и век учись…