Рассказы тридцатилетних

Николай Васильевич давно на пенсии, но он чрезвычайно занятый человек. Ровно в восемь часов утра он занимает чулан, где стоит верстак и находятся его инструменты: он тут починяет телевизоры, утюги, игрушки, мебель, музыкальные инструменты. В двенадцать часов он выходит из чулана и говорит, ни к кому отдельно не обращаясь:

— Перерыв на обед.

Через сорок минут он опять в чулане. Чулан запирается ровно без двадцати минут пять. При этом Николай Васильевич говорит:

— Будем уважать законы своей страны. Раз восьмичасовой, то пускай будет восьмичасовой.

Однако при этих достоинствах Николай Васильевич часто позволяет себе один странный поступок: разгуливая по квартире, он останавливается у дверей и пускает матерной скороговоркой. Я сам мужчина и, если понадобится, всегда вверну крепкое российское слово, но брань Николая Васильевича мне кажется безобразной. Она меня оскорбляет, и, услышав ее, я даже чувствую, как мое лицо кривится в испуганную, беспомощную гримасу.

В последнее время он взял еще и такую моду: он приходит ко мне когда ему вздумается и заводит невразумительные разговоры. Давеча он с полчаса рассказывал мне о том, как Ома объявили умалишенным и выгнали из учителей. «И правильно сделали!» — добавил он и ушел. А сегодня утром он приплелся ко мне чуть свет, распространил своей феской восточный запах, сел на кровать и сказал:

— Знаете, что я хотел бы отметить? Я хотел бы отметить, что англичане народ невероятной амбиции. Представьте, местоимение «я» они пишут только с заглавной буквы.

— Это не от амбиции, а от особенностей грамматики, — наставительно сказал я, поскольку лет десять тому назад я по-английски разговаривал как по-русски. — Грамматика у них такая. Англичане пишут Я с большой буквы из-за того, что у них предложение всегда начинается с подлежащего. Это не то что у нас, хочешь напишешь «солнце всходило», а хочешь — «всходило солнце».

Николай Васильевич кашлянул и ушел, но не прошло и полминуты, как он вернулся с клочком газеты.

— Так… — сказал он. — Однако в придаточных предложениях они тоже пишут Я с большой буквы. Вот взгляните… — И он протянул мне клочок газеты.

— Действительно… — сказал я и смутился.

— Стало быть, англичане народ невероятной амбиции! — почти закричал он. — Впрочем, я, кажется, вас отвлек. Пардонирую.

Он, кряхтя, поднялся с моей кровати и удалился, а я подумал о том, до чего же я стал забывчив. Английская грамматика — это еще понятно, но в последнее время я стал забывать природные, нашенские слова. Как-то я промучился целый день, припоминая глагол «твердить» — именно что промучился, другого слова не подберешь. И не вспомнил его до тех пор, покуда не услышал это слово на улице. Кстати, на какой улице я его слышал? Так: я ходил прицениться к продажной флейте, американской флейте системы «Хайнес». О продажной флейте мне сказал гобой Матусевич, он говорил, что его сосед продает великолепную флейту; Матусевич живет у Патриарших прудов; ну, конечно — это было на Малой Бронной! Впереди меня шли двое мужчин, и один сказал:

— При чем тут сметная стоимость? Я уже устал тебе твердить, что сметная стоимость ни при чем…

Кажется, это было сказано неподалеку от парикмахерской, и даже точно, что неподалеку от парикмахерской, я еще, помнится, удивился на свежеподстриженного человека, который вышел из парикмахерской и улыбнулся от неловкого чувства, потому что его, конечно, же, обкорнали. Мне пришло тогда в голову, что стрижка на короткое время делает человека чуточку странным, чуточку не в себе. А впрочем, что стрижка? Они и без стрижки все сделались чудными, прямо что ни человек — то загвоздка.

Это удивительно, но прежде, то есть до переезда на другую квартиру, мне не встречались такие чудные люди. Прежде мои братья и сестры по этой жизни казались мне чрезвычайно неинтересными и похожими друг на друга. Они одинаково думали, одинаково говорили, обнаруживали полное тождество в выражениях лиц, и я тосковал по недюжинному, как беременные женщины тоскуют по соленому огурцу. Это затмение длилось, длилось, и вдруг что-то произошло: люди стали таинственны, непонятны. Даже в тех, кого я знаю тысячу лет, приоткрылась непознанность, они сделались притягательны и загадочны, как слово «трансцендентальное». Здесь я в первую голову намекаю на своих товарищей, которых у меня двое. Раньше это были просто отличные мужики, с которыми всегда можно было что-нибудь обсудить, и вот оказалось, что они еще и большие оригиналы. Выяснилось это третьего дня, когда они зашли меня навестить. Они сидели, сидели, и вдруг один говорит:

— Я три года деньги копил, да я вам рассказывал, хотел поехать в Грецию по туристической путевке. Почему именно в Грецию, я и сам не знаю…

— В первый раз слышу, — перебил я.