Рассказы тридцатилетних

Нерон взвизгнул и захохотал, дергаясь и тыча пальцем в старика: «Так! Так! Я вижу, и здесь твои успехи не так уж велики… (тут он назвал имя старика). Да… Маловато было времени для бесед. А может быть, тебя не слушают?.. — Он заглядывал в лицо старику, оборачивался к дверям, ко мне, улыбался, и, когда раскрывался его рот, между зубами и нижней губой натягивались белые слюни. — Ну что же ты молчишь, учитель?! — хлопал он себя по ляжкам, приседая и вздрагивая от возбуждения. — Расскажи нам про Эпикура! Научи не любить наслаждения!»

Евнух Спор и Пифолай тоненько похохатывали, поддерживая веселье. Спикул о чем-то тихо беседовал с Эй, другом. Старик сидел согнувшись и глядел в пол. Казалось, он не слышит. Когда Нерон замолк, он поднял голову и снова посмотрел на меня: «Твой ход!»

Я бросил кости.

Нерон подбежал и наступил на них ногой. Теперь он глядел на меня. Ласково положил руку на мое плечо и даже чуть присел, чтобы лучше заглянуть в глаза. «Она не любит тебя, дурачок! Она полюбила другого… — Голос был грустен и тих. — Ты знаешь, кого она полюбила, Габиний?» Тут от дверей покатился такой заливистый неудержимый хохот, будто целую стаю гиен выпустили из вольеры. Я прыгнул, но в последний миг несильный, точный удар в живот свалил меня на пол. Нерон корчился у дверей от нового припадка смеха, а Спикул стоял надо мной и ждал, не повторю ли я прыжок.

Я лежал на холодном полу, заглатывая воздух, как умирающая рыба, и мой рассудок не мог подыскать ни одной мысли, ни одного суждения, которые помогли бы мне справиться с унижением и растерянностью. Я вспомнил тогда, как Юлла божился однажды, прижимая руки к испуганному лицу, что в день, когда Нерон умертвил свою мать, одна женщина в Риме родила змею…

Потом он снова подошел ко мне. Теперь они стояли рядом — Нерон и Спикул. Я видел их переминающиеся ноги. Нерон говорил. Смысл слов был неясен, но сами слова запомнились, и, придя в себя, я понял их задним числом. Он принес с собой цесты[13]. Мы устроим здесь в камере кулачный бой, если, конечно, я желаю этого. Спикул будет судить нас. Он надеется, Спикулу я верю. Я должен гордиться — со мной будет драться цезарь. Гордиться даже поражением. Хотя, разумеется, особой причины для боя нет. Из-за какой-то потаскухи, каких много… Но он готов, да, он готов, если я буду настаивать…

Я начал подниматься. Спикул не трогал меня. И меня больше не ломало ненавистью, и я не собирался нарушать правила игры. Я выбрал, и мне стало легче. Мы будем драться, и я убью его. Мы встретились взглядом, и что-то подалось в его глазах. Они помутнели и забегали. В минуты опасности он всегда становился сообразительным. Боя не будет…

«Собака!» — раздалось в затянувшейся тишине.

Нерон вздрогнул и поискал глазами Спикула. От дверей придвинулись те двое. Теперь они не смеялись.

«Собака!» — повторил старик и показал на кости. На всех четырех правда были единицы — «собака».

Несколько секунд стояла такая тишина, что было слышно, как переговариваются охранники в тюремном дворе. «Вот если бы ты ее увидел, тогда бы и говорил, — бубнил молодой, рассудительный голос, — а то не видит, а говорит, вот если бы видел, тогда бы и…»

— Тебе! — показывая пальцем в старика, хриплым голосом произнес Нерон. — Умереть вечером! Ты учил меня жить, помня о смерти, чтобы не бояться ее… — Лицо его стало серьезным, почти грустным. — Ты можешь доказать, что слова твои не расходятся с делом. Умри!

Тут он не выдержал, и на бледном, в красных пятнах лице его появилась знакомая усмешка.

— Тебе! — Его короткий жирный палец уперся в меня. — Тебе я даю один шанс, рогоносец! — Он подмигнул Пифолаю и снова заливисто расхохотался. Он долго опять дергался и приседал, потом обнял одной рукой педерастически выгнутую спину Спора и вдруг, мотнув головой, будто замахиваясь для клевка, схватил его зубами за плечо.

13

Я смотрю на вечерние огни Рима, слышу редкие голоса, которые доносятся снизу. Там, подо мной, — баня. Мне слышно, как кто-то поет там во все горло, и в животной этой радости мне чудится что-то тяжелое и чужое.

День идет за днем, и все меньше остается во мне желания отыскивать какой-то смысл и значение в моей прошедшей жизни… Тупая, застилающая память усталость кормит мою горечь и приходит на смену недолгому желанию понять. Пройдет еще немного времени, и, пожалуй, мне не надо будет уже ничего.

«Ночь утишила все и мирный покой даровала…»[14]