Рассказы. Том 2. Колдовство

— Видишь? Понял? Я сказал, что Лютер пишет мои рассказы. Но я не хотел рассказывать все. Я вообще не пишу. Даже не сажусь за стол. Я заправляю бумагу — ты знаешь, что я использую рулоны облигаций вместо отдельных листов — и машинка запускается. Она начинает работать! А я сижу и смотрю, как опускаются литеры, как возвращается каретка, как нажимается клавиша пробела, а человеческие руки к ней не прикасаются. И теперь, когда все это закончится, появится новая история. Рассказ Лютера на пишущей машинке, напечатанный его мертвыми руками!

Он снова чуть не потерял сознание. Я взял ключи и открыл дверь. Признаюсь, был ошеломлен, но не настолько, чтобы не пойти в гостиную; не настолько, чтобы не ошибиться в направлении звуков, которых не должно было быть. Я ворвался в комнату, Айрес был рядом. Так все и обстояло. На столе стояла пишущая машинка Лютера Хокинса и бешено стучала, стучала, стучала у меня в голове. Маленькие щелчки с ужасом отдавались в моей голове; маленькие колокольчики звенели, когда строчки заканчивались.

— Это длится уже несколько месяцев, — прошептал Айрес. — Я боюсь выбросить ее или разбить, ведь Хокинс может сотворить что-нибудь похуже. Я знаю, что это не все, что он планировал — он, должно быть, знал с самого начала и разработал какой-то дьявольский план, частью которого является это. Но я не смею вмешиваться. Я испробовал все, все.

Его голос перекрыл стук машинки в одинокой комнате. Почему-то, понаблюдав за ней некоторое время, он не показался мне таким уж страшным. Механическое устройство, автоматически нажимающее на клавиши, вот и все. Мои глаза искали электропровод связи, его не было, и было глупо даже допускать подобное. Айрес испугался, и на мгновение я почувствовал то же самое. Но сейчас настало время для здравомыслия.

— Что ты испробовал?

— О, многое. Я заправил первый рулон бумаги; ты в курсе, что они бывают тридцатифутовой длины. Машинка завелась еще до того, как я сел за нее, в тот первый раз. Я не поверил, пока не увидел, как история выплеснулась наружу. Его рассказ. С обратным интервалом по ошибкам. Линии перечеркнуты, как в рукописях. Машинка остановилась примерно в футе от конца рулона, потому что история была закончена. Я вынул бумагу, вырезал, прочитал. Заправил еще одну пачку, наверное, чтобы не сойти с ума, потом сел печатать. Литеры не сработали. Слышишь меня? Когда я печатаю, клавиши не работают! Я никогда не напечатал ни строчки на этой машинке, клянусь!

Щелк-щелк-щелк, стучала призрачная пишущая машинка, там, в этой комнате, щелкая над словами Айреса в ужасной насмешке.

— Я решил поэкспериментировать. Заправил еще рулон бумаги. Появилась другая история, покороче. Машинка не печатала, когда в ней не было бумаги — я хотел оставить так навсегда, но не осмеливался, как не смел уничтожить машинку. Потому что если бы Хокинс мог так поступить со мной, то сделал бы еще хуже, если бы я вмешался. Понимаешь?

Щелк-щелк-щелк. Да, я понял. И содрогнулся.

— Однажды я попытался перекрыть каретку. Это не сработало. Я попытался запутать литеры. И не смог сдвинуть их с места. Несколько раз я вставлял обычные листы бумаги. Машинка щелкала, но останавливалась в нижней части страницы. Машинка разумна. В других случаях я заправлял новые рулоны, и ничего не происходило; сначала ничего. Машинка не была готова писать. Это было… размышление! А потом, нередко, посреди ночи я просыпался и слышал ее щелканье. Слышал, как машинка работает в темноте, призрачные руки клацали по клавишам в непроглядной тьме. Из каких непостижимых глубин рождалось это творчество? В какие черные бездны попадает разум, сочиняющий эти истории? Истории, написанные из могилы, мысли из мозга, уже гниющего и разъеденного червями!

Щелк-щелк-щелк. Я не мог этого вынести и подошел к столу.

Машинка печатала на середине рулона, и я прочитал три предложения, как раз, когда они появились. Предложения Лютера Хокинса. Его стиль, его набор слов. Я провел рукой по клавишам. Они не двигались. Я не чувствовал, что ими что-то руководит. Печать литер работала, и я ошарашенно посмотрел на метку стандартной модели машинки Л. С. Смита. Это был не призрачный инструмент из человеческих костей, а старая пишущая машинка Лютера Хокинса. Сбоку я прочел дату, печать и серийный номер устройства.

Она щелкала, понимаете, о чем я? Солнечная комната, обычная пишущая машинка на обычном столе, печатающая рассказ-ужастик без человеческих рук. Каждый щелчок отдавался болью в моем мозгу. Айрес уставился на меня остекленевшими глазами.

Я начал шептать, сам того не зная.

— Но почему? Почему? Почему Хокинс так ненавидит тебя и мучает? С какой целью, если бы он каким-то странным образом догадался, что умирает, он проклял тебя? Что он может надеяться получить, оживляя пишущую машинку своим духом и делая это? Почему, Айрес?