Рассказы сновидца

Я говорил: «Она будет петь мне песни» и «она будет молчалива», «она будет окутана одеждами» и «она будет обнажена, но прекрасна».

Но окна Андельшпрутц безучастно глядели на равнину, как глаза мертвого безумца. Когда настало время бить колоколам, они звучали не в лад, одни были расстроены, другие дребезжали.

Ободранные крыши домов покосились. Вечером улицы столицы не наполнились приятным гулом голосов. Когда в домах зажглись огни, из окон не полились потоки таинственного света, просто было видно, что в доме горит светильник. Андельшпрутц утратила дух, который был присущ ей. Когда настала ночь и все ставни закрылись, тогда я, наконец, понял то, чего не понимал днем. Я понял, что Андельшпрутц мертва.

Я увидел светловолосого человека, который пил пиво в кафе, и я сказал ему:

— Почему Андельшпрутц мертва, и куда девалась душа вашей столицы?

Он ответил:

— У городов не бывает души, а в кирпичах нет жизни.

И я сказал ему:

— Вы правы.

И я задал тот же вопрос другому человеку, и он ответил мне то же самое, и я поблагодарил его за любезность. И я увидал стройного человека с темными волосами и следами слез на щеках, и спросил его:

— Почему Андельшпрутц мертва, и куда девалась ее душа?

И он ответил:

— Андельшпрутц слишком долго надеялась. Тридцать лет каждую ночь простирала она руки к земле Акла, к своей матери, у которой она была похищена. Каждую ночь Андельшпрутц надеялась и тяжко вздыхала. Каждый раз в годовщину страшного дня Акла высылала лазутчиков, чтобы они положили траурный венок под стены Андельшпрутц. Больше она ничего не могла сделать. И каждый год в эту ночь я плакал, ибо скорбью был полон дух столицы, взрастившей меня. Каждую ночь, когда другие города спят, Андельшпрутц лелеяла надежду, пока тридцать венков не истлели у ее стен, а Акла так и не прислала своего войска.

Но в ту ночь, когда верные лазутчики принесли тридцатый венок, столицу вдруг охватило безумие. Все колокола на колокольнях забили вразнобой, лошади отвязались и носились по улицам, все собаки выли. Ленивые завоеватели проснулись, перевернулись на другой бок и заснули снова. И я увидел, как в воздухе поднялась серая тень, видом напоминавшая Андельшпрутц, с волосами, украшенными призраками соборов, и она отлетела от своего города.

Эта огромная тень была душой Андельшпрутц. Она, стеная, двинулась в сторону гор, и я последовал за нею — ибо разве не она взрастила меня? Да, я пошел один в горы, и три дня провел там, и спал, закутавшись в плащ. У меня не было еды и не было другого питья, кроме воды горных ручьев. Днем ни единое живое существо не приближалось ко мне, и я слышал лишь шум ветра да бурление горных потоков. Но все три ночи до меня доносился с горы голос великой столицы, я видел, как на вершинах гор вспыхивали окна соборов, а временами мерцал фонарь ночного дозора. И я видел огромные туманные очертания души Андельшпрутц, сидевшей там в убранстве из своих призрачных соборов, с устремленным прямо перед собой безумным взглядом, бормоча что-то о древних битвах. И ее сбивчивая речь в ту ночь временами напоминала уличный гул, временами — звон колоколов, иногда зов сигнальной трубы, но чаще всего то был шум кровавой битвы. И речь ее звучала невнятно, и она была совсем, совсем безумна.

В третью ночь непрерывно лил дождь, но я остался там, дабы видеть душу своей родной столицы. И она все так же сидела, глядя прямо перед собой, и бредила, но голос ее теперь звучал мягче, и чаще в нем слышался перезвон колоколов, а иногда — песня. Прошла полночь, дождь лил, не переставая, и все так же одиночество гор нарушалось бормотанием несчастного безумного города. И наступили послеполуночные часы, те холодные часы, когда больные умирают.

Вдруг я увидел гигантские тени, двигавшиеся в завесе дождя, и услышал голоса, которые не были ни голосом моего города, ни другими знакомыми мне голосами. И вскоре я разглядел, хотя и смутно, множество душ городов, которые склонились над Андельшпрутц и утешали ее, и той ночью горные ущелья ревели голосами городов, поверженных много веков назад. Была там и душа Камелота,^{17} давно покинувшая реку Аск, и был там Илион,^{18} опоясанный башнями и все еще проклинающий прекрасное лицо разрушительницы Елены, я видел Вавилон и Персеполис,^{19} и бородатое лицо быкоподобной Ниневии,^{20} и Афины, оплакивающие своих бессмертных богов.

Той ночью на горе души мертвых городов говорили с моей столицей и успокаивали ее, пока, наконец, она не перестала бормотать о войне и смотреть диким взглядом — она закрыла лицо руками и только тихо плакала. Наконец она встала и медленно двинулась с горестно поникшей головой, опершись на плечи Илиона и Карфагена,^{21} на восток, и покуда она шла, пыль ее дорог клубилась за ней, призрачная пыль, которая не превращалась в грязь под проливным дождем. И души городов вели ее все дальше, и постепенно они исчезли из виду, а древние голоса замерли в отдалении.