Рассказы (СИ)

— Тю! Это была такая бездна экспериментоу, шо я уся до сих пор краснею их вспоминать. Это же ж французы, Вовчара, они же ж по интимной части хуже гамадрилоу. Но это другая, как говорится, сторона обратной сказочной медали. Но через неделю Этьен показал свое подлинное французское лицо. «Галю! — сказал он. — Ты, конечно же ж прекрасная мадемуазель, но я окончательно и бесповоротно женат. И узы брака для меня — святы! Да! Для нас, честных французоу, нет ничего дороже семьи. И поэтому я могу поселить тебя, мон амур, у номерах у соседнем квартале, пл; тить тебе пятьсот франкоу у месяц и приходить к тебе с регулярностью у три раза у неделю, шобы отдаваться безумству первобытной страсти. Но только шобы об этом ничего не знала моя супруга. Д’акор?». «Тю! — ответила я. — За пятьсот франков, мон амур, у нас у России, если попросить, никто даже в морду окурком не плюнет». — «Пятьсот пятьдесят!» — «Тю!» — «Пятьсот семдесят пять…» Нет, Вовчара, усё-таки французы — безнадежная нация… Но я сказала себе: «Галю! Проделай с этим хлопчиком небольшую воспитательную работу, устрой этому Плюшкину с Шан-зе-Лизе маленькую поучительную Березину в смысле жадности. Припомни ему Дантеса, Галю!» И я сказала: «Этьен! Моя любоу х тебе не знала границ, но, блин, ты меня достал хуже лишая. Сейчас я пойду х твоей благоверной селедке и у подробностях расскажу, х примеру, про наш с тобой бурный экспромт у мужском туалете Лувра. Д’акор, любимый?» И он целовал шнурки моих кроссовок и умолял меня не топить его у ледяной Березине вскрывшегося адюльтера. И я сказала ему: «Тю! Давай расстанемся, як родные: ты дашь мне очень много денег, а я остануся только у твоих воспоминаниях». Он очень долго не хотел менять деньги на воспоминания, но проделанная мною работа достигла цели. Моя сумочка стала в два раза толще, и я пошла у Булонский лес, шобы навеки забыть угаснувшую любоу и успокоиться на лоне природы. Ты бывал, Вовчара, у Булонском лесу?

— Бывал, там эти… как их… трансвеститы.

— Да и хрен бы с ними. Я романтически сидела на берегу озера, як Алёнушка. И тут на лодке подъехал он… Это было як буря у пустыне. Его звали Майкл…

— Американец?

— Йес, Вовчара. Как ты насчет американцеу?

Я издал звук лопнувшего воздушного шарика, поморщился и звонко икнул.

— Аналогично. Тю, и больше нишо. Шо узять с нации, страдающей массовым ожирением и разжижением мозгоу?.. Но тогда я была еще не у курсе. Майкл улыбался, як жизнерадостный голливудский дегенерат, и эротично жувал жувачку. Я сказала себе: «Галю! Ты никогда не была у Голливуде и не плевала с небоскреба, пляжи Майами-бич х твоим услугам, Галю!..»

— И ты проделала работу…

— Тю! Оф корз ай дид. Нас было двое у лодке, не считая унезапно успыхнувшей любви. Мы ходили у ресторан «Большой каскад», гуляли по набережным Сены и пили шампанское у «Крейзи хорз». Я сказала ему: «Майкл! Зачем нам эти бесстыжие лошади? Давай сядем у белоснежный воздушный лайнер и улетим у край зеленых купюр. О’кей?» И мы сели у лайнер полетели в Америку.

— Ну и как тебе Америка?

— Шо сказать тебе, дорогой мой Вовчара? Мы расписалися, и первые три недели жили у голливудской сказке. Мы излазили усю Америку от Нью-Йорка до Калифорнии и от Аляски до Флориды, як муха халву. И Майкл усе время улыбался передними зубами, як ржущий конь, и говорил «о’кей» и «ай лав ю». Наконец мне это надоело, и я сказала ему: «Майкл! Скажи мне шо-нибудь умное, а то меня вырвет». И он обратно ответил: «о’кей». И я п; няла, шо эта набалда имеет интеллект стиральной машины. Он отвез меня на свою урюпинскую родину, у штат Юту, и мы стали жить тама среди гор и мормоноу. Месяц я героически крепилася, но я же ж не Карбышеу. Я сказала: «Майкл! Я не могу жить в твоем Усть-Муходуйске, здесь же ж такая тоска, шо сюда собаки ходють дохнуть». Он сказал: «О’кей. Мы сходим в Макдональдс». И я п; няла, что эти звездно-полосатые гамбургеры чужды мне идеологически.

Галя трагически посмотрела сквозь стекло на пасмурное море:

— Бракоразводный процесс был долгим, но я много и плодотворно поработала. Потому что я же ж не могу жить на одни хохлобаксы, як бомж. Из Лейк-Плесида я улетела без толстой сумочки, но с золотой кредитной картой. У самолете «Лейк-Плесид — Нью-Йорк» со мной рядом сел он… Его звали долго, но красиво: «Абд-эль-Амид-ибн-Хусейн-Али-Ахмад». Я звала его просто Гришей. Там же, у самолете, мы пристегнули наши ремни, и после моей незначительной работы, Гриша, который оказался после проверки документоу шейхом, предложил мне руку, сердце и виллу на Лазурном берегу. Тю! У Ницце, конечно, нет мормоноу, но через год там начинаешь выть и кусаться от некуда пойти.

— Развелась?

— Тю! Шариат, Вовчара, оказался намного гуманней нашего гражданского кодекса. Женщина у нем плавает, як таракан у шоколаде. Ты уходишь, и муж отдает тебе усё, шобы ты не парилась. Шоб я так жила! После Гриши был Сеня.

— Наш, что ли?

— Почти. Японец. Сато-Сан. Ты был в Японии?

— Нет, в Японии не был.

— Я тебя свожу. С Сеней мы расстались, потому что там же ж можно окосеть.

А потом был технический перерыв.

— Да ну!