Рассказы (сборник)

Судья не сразу нашелся, что ответить, и Генрих продолжал:

— В Италии, это я тоже читал, один тип своего вола назвал Дуче. Потому что очень уж им гордился. И Муссолини нисколько не обиделся, совсем даже наоборот, он счел это за честь. А ведь он же своего рода идейный брат нашего любимого фюрера, разве нет? Но ежели в Италии это почитается за честь, значит, господа хорошие, и со словом «фашист» все обстоит по-разному. Я считаю, что там, в Италии, фашист — государственный человек, а здесь, у нас, выходит, фашист — это скорее босяк! Так что, если бы я именем нашего любимого фюрера вола назвал, ну, тогда… Но ведь это же бык, господин судья!

Судья, казалось, на минуту заколебался. Но тут громко и отчетливо откашлялся окружной фюрер, и судья снова вернулся к своим обязанностям.

— Итак, — произнес он иронически, — вы утверждаете, что хотели почтить фюрера, называя его именем своего быка?

— Ну разумеется, господин судья, он ведь очень благородных кровей, мой бык. Спросите хоть его! — Он указал на окружного фюрера. — У этого быка, доложу я вам, такое телосложение… вы такого арийца и не видывали!

— Но как же тогда получается, что вы столь благородное животное, которому к тому же вы хотели оказать честь, ругаете последними словами и бог знает чем ему грозите, как утверждают свидетели? — Председатель полистал дело. — «Ах ты, сволочь проклятая, чертова падаль, если ты не заткнешься…» и так далее. Как же так? — Судья думал, что припер его к стенке.

Однако Генрих патетически всплеснул руками, проникновенным взглядом посмотрел на судью и, обращаясь к публике, произнес:

— Ну надо же!

Судья прищурился.

— Вам не хватает слов, да? Вам отказывает ваша наглость, да?

Генрих покачал головой, а потом повернулся к своему адвокату:

— Разве ж это возможно? Чтобы судья, и такое говорил про нашего фюрера? Меня прямо в жар бросило, как я услыхал, что бывают люди, которые думают, что бывают люди, которые нашего фюрера считают собакой, или падалью, или сволочью, которой надо поскорей заткнуться! И судья, собственной персоной, тоже считает, что это возможно!

Вот тут судья по-настоящему разозлился.

— Вы наглый тип, вы корчите тут из себя простодушного крестьянина, а на самом деле вы пройдоха. Вы переиначиваете мои слова и хотите еще, чтобы мы вам верили! Вы, мол, хотели почтить фюрера!

— Хотел, конечно, хотел! Ведь у меня бык экстракласса. И ему в самый раз подходит высочайшее имя! А одного из его потомства я хотел назвать Германом. Вот, пожалуйста, я все откровенно сказал. Так что теперь вы можете удостоверить мою невиновность.

Тут судья вынужден был опять улыбнуться, тем более что публика покатилась со смеху.

— Значит, вы намеревались мало-помалу охватить все правительство вашими бычьими отпрысками, да? За Герингом последуют, видимо, Фрик, Дарре, Геббельс…

Веселье в зале заставило Генриха Грауманна совершить безумную неосторожность. Он громко рассмеялся и заявил:

— Нет, этот не пойдет!

— Кто не пойдет?

— Да Геббельс же!

— Почему? — настороженно осведомился судья.

Но Генрих Грауманн уже вошел в раж:

— Потому что мамаша Грибш это имя для себя зарезервировала!

Тут уж стены зала буквально задрожали от хохота. Наконец удивленному судье удалось выяснить, в чем дело с мамашей Грибш: оказалось, она держала у себя общинного козла.

После того как местный фюрер, национальная гордость которого была уязвлена, засвидетельствовал этот факт, веселому судебному заседанию пришел конец. Тут уж все пошло всерьез, и окружному фюреру больше не было нужды давать свидетельские показания о поведении подсудимого, и адвокат мог уже не углубляться в семейную историю Грауманнов: Генриха Грауманна приговорили к двум годам тюрьмы. Случись это несколько лет спустя, он бы так дешево не отделался.

Но если они полагали, что теперь-то уж с ним покончено, то они очень ошибались, это он разделался с гитлеровским рейхом. Для деревенских наци (партайгеноссе) он стал позорным пятном, и уже окончательно.

Тотчас же после процесса они лишили его права держать у себя общинного быка. От имени кормящего сословия империи. А это значило, что он больше не считается политически и морально благонадежным. Быка Гитлера, пока Генрих отбывал наказание, официально оценили и сумму записали на кредит Генриха Грауманна. Разумеется, для него это была оплеуха. Бык перешел к местному фюреру, и на специально созванном заседании общинного совета его переименовали: он получил имя Генрих.

Выйдя из тюрьмы, Генрих Грауманн, вопреки всеобщим ожиданиям, не затеял процесса. Он только все повторял:

— Ну погодите у меня!