Рассказы о силе (Истории силы)

Я спросил его, не думает ли он, что мое видение в действительности было только галлюцинацией. Он ответил, что из-за сложности деталей он был убежден, что это было видением, которое, однако, к данному случаю не подходило.

— Как ты думаешь, мое видение объясняет что-нибудь?

— Безусловно. Но я не стал бы на твоем месте пытаться распутать все это. На первых порах видение смущает, и в нем легко потеряться. По мере того, как воин становится жестче, его видение становится тем, чем оно должно быть — прямым знанием.

Пока дон Хуан говорил, у меня произошел один из тех любопытных провалов в ощущениях, и я ясно почувствовал, что вот-вот сниму завесу с чего-то такого, что я уже знал. С того, что ускользало от меня, становясь очень туманным. Я осознал, что втянут в какую-то борьбу. Чем больше я старался определить, что это, или достичь этого ускользающего кусочка знания, тем глубже оно тонуло.

— Это видение было слишком… усложненным, — сказал дон Хуан.

Звук его голоса встряхнул меня.

— Воин задает вопрос и через свое видение получает ответ. Но ответ прост. Он никогда не приукрашается до степени летающих французских пуделей.

Мы посмеялись над этой картиной, и я полушутя сказал ему, что он слишком строг, что любой, прошедший через то, через что прошел я этим утром, заслуживает хоть капельки снисхождения.

— Это легкий выход, — сказал он. — Это путь индульгирования. Твой мир основан на чувстве, что для тебя все — слишком. Ты не живешь как воин.

Я сказал ему, что у того, что он называет путем воина, слишком много граней и что невозможно выполнять их все. И что его смысл становится ясным, только когда я сталкиваюсь с новыми случаями, в которых я должен применять его.

— Для воина правилом большого пальца является принимать свои решения настолько тщательно, что ничто, случившееся в результате его действий, не может его удивить, и уж тем более — истощить его силу.

Быть воином означает быть смиренным и бдительным. Сегодня от тебя требовалось следить за сценой, которая разворачивалась у тебя перед глазами, а не размышлять о том, каким образом это возможно. Ты сконцентрировал свое внимание не на том. Если бы я хотел быть с тобой снисходительным, то я легко мог бы сказать, что, поскольку это произошло с тобой впервые, ты не был готов. Но это недопустимо, потому что ты пришел сюда как воин, готовый к смерти. Поэтому происходящее не должно было застать тебя со спущенными штанами.

Я сделал вывод, что моей тенденцией было индульгировать в страхе и замешательстве.

— Скажем так, правилом большого пальца для тебя должна быть готовность к смерти, когда ты приходишь встречаться со мной, — сказал он. — Если ты приходишь сюда, готовый умереть, то не будет никаких ловушек, никаких неприятных сюрпризов и никаких ненужных поступков. Все должно мягко укладываться на свое место, потому что ты не ожидаешь ничего.

— Это легко сказать, дон Хуан. Мне приходится жить со всем этим.

— Это не означает, что ты должен жить со всем этим. Ты являешься всем этим, а не просто смирился на какое-то время. Твое решение объединить силы с этим злым миром магии должно было сжечь все тянущиеся чувства замешательства и дать тебе мужество, чтобы провозгласить это своим миром.

Я почувствовал смесь смущения и печали. Действия дона Хуана, вне зависимости от того, насколько я был подготовлен, срабатывали таким образом, что каждый контакт с ним не оставлял для меня другого выхода, кроме как действовать и чувствовать подобно полуразумному придирчивому и ворчливому существу. На меня нахлынула волна ярости, и я больше не хотел писать. В этот момент я хотел разорвать свои записки и бросить все это в урну. И я сделал бы это, если бы не дон Хуан, который засмеялся и остановил меня, взяв за руку.

Насмешливым тоном он сказал, что мой тональ опять собирается сам себя одурачить. Он порекомендовал мне пойти к фонтану и плеснуть воды на шею и уши.

Вода успокоила меня. Долгое время мы молчали.

— Пиши, пиши, — дружески подтолкнул меня дон Хуан. — Скажем, твоя записная книжка — это единственная магия, которая у тебя есть. Разорвать ее — это еще один способ открыть себя навстречу твоей смерти. Это будет еще одним взрывом гнева, ярким взрывом в лучшем случае, но не изменением. Воин никогда не покидает острова тональ. Он использует его.

Он указал вокруг меня быстрым движением руки, а затем коснулся моей записной книжки.

— Это твой мир, и ты не можешь отказаться от него. Бесполезно сердиться или разочаровываться в самом себе. Все, что в данном случае происходит — это то, что твой тональ ушел в свою внутреннюю битву. Битва внутри собственного тоналя — это одно из самых безумных состязаний, какие только можно представить. Плотная[15] жизнь воина предназначается для того, чтобы закончить эту битву. Для начала я обучил тебя, как избегать опустошенности и измотанности. Теперь в тебе больше нет войны. Нет в том смысле, в каком она была, потому что путь воина — это сначала гармония между действиями и решениями, а затем гармония между тоналем и нагуалем.