Рассказы о России

Этим вечером Сошников впервые ударил её. Он снова вернулся домой пьяный, и Елена, помогая ему раздеваться, упрекнула его. Он обернулся, взглянул на неё налитым кровью бычьим взглядом, и с размаху отвесил пощёчину. Сделал он это лениво и небрежно, словно отгоняя надоедливую муху, и Елена в первое мгновение была так потрясена, что не смогла произнести ни слова. Она только стояла и глядела перед собой, чувствуя, как нервно дёргается у неё нижняя губа. Она давно, ещё за несколько месяцев предчувствовала этот удар, но никак не ожидала, что всё случится так глупо, нелепо, прозаично. Она думала, что когда Валера ударит её, то она устроит скандал, заставит его извиняться и умолять о прощении, сделает из этого целое событие, после чего он никогда больше не посмеет поднять на неё руку. Но уже начав говорить, она глянула на себя в зеркало прихожей, и испугалась. С потёкшей тушью, в растянутой кофте, она показалась себе отталкивающей, старой, уродливой. Ей вдруг стало страшно, что вместо всего того, что она насочиняла себе, Сошников просто равнодушно пошлёт её к чёрту и выгонит из дома. Она замолчала, выскользнула в коридор, накинула на плечи куртку и отправилась на улицу.

Миновав два квартала, она оказывается в большом освещённом парке и быстро шагает по пронзительно скрипящей гальке дорожки. В неровном свете фонарей её тень то увеличивается, то сжимается, то крадётся сбоку, то отчётливо вырисовывается спереди, и Елене кажется, что рядом с ней идёт кто-то сердитый, беспокойный, и ждёт случая, чтобы подкрасться сзади, наклониться к уху и начать упрекать её в чём-нибудь порывистым злым шёпотом. После парка снова начинаются тёмные дома, а затем – усыпанная листвой аллея с обшарпанными, неуютными скамейками, на которых собрались мелкие грязные лужицы. Наконец показывается подземный переход, ведущий к метро. В нём нет света, и осторожно спускаясь по ступенькам в густую как чернила тьму, Елена инстинктивно задерживает дыхание, словно готовясь нырнуть в воду. Пройдя насквозь страшный, длинный коридор, в котором пахнет мочой и со всех сторон слышатся приглушённые гортанные звуки, она толкает стеклянную дверь, и оказывается в залитом ярким жёлтым светом вестибюле станции. Взяв в кассе билет, идёт ко входу, но останавливается, привлечённая скандальной сценой у турникетов. Молодой человек лет двадцати, в спортивном латексном костюме, пытается пройти в метро с велосипедом, вахтёрша же не пускает его. По спорщикам видно, что все слова – и заискивающие, и грубые, между ними давно сказаны, что разговоры эти ни к чему не привели, и теперь конфликт иначе как силой решить уже нельзя. Навалившись всем телом на руль, молодой человек упрямо толкает велосипед вперёд, в узкий проход между будкой дежурной и мраморной колонной. На его лице, покрытом красными пятнами, застыло зверское выражение, на гладком потном лбу набухла синяя, толстая как шнур вена. Вахтёрша же, грузная женщина с помятым лицом, безо всякого, очевидно, труда удерживает велосипед за колесо, и по её равнодушному виду и вялым, рассеянным движениям ясно, что подобные случаи для неё вполне обыденны и не доставляют ей никакого неудобства.

Елена с минуту внимательно наблюдает за этой сценой, слабо, болезненно улыбаясь. И вдруг, безо всякой связи с происходящим, думает: «И что – он теперь каждый день меня бить будет?» От этой мысли по спине её бегут мурашки, и становится так холодно и противно, словно она прикоснулась к лягушке. Но через мгновение она приходит в себя, собирается, и, напрягая мышцы ног, преувеличенно бодрым, почти солдатским шагом идёт к эскалатору. В вагоне она садится на свободное место у двери и, закрыв глаза, прислушивается к глухому стуку колёс. Мысли её постепенно подлаживаются под этот стук, становятся тише, спокойнее, размереннее…

– Уйти, бросить, скандал устроить, пусть один там живёт, в полицию заявление, – перебирает она про себя первые приходящие на ум фразы, отыскивая среди них ту, c которой удобно было бы начать размышления.

– Пятнадцать, – наконец, находит она, – пятнадцать лет…