Рассказы о прежней жизни

Не буду утомлять читателя подробным описанием дальнейших поисков. Скажу только, что сведения у меня накапливались самые противоречивые. Так, сторож сельсовета Акулина Кондратьевна заявила:

— Видать не видала — соплива была ищо, а знаю, что два колобка Бабка пекла. Ты подумай, кого бы она сама-то ела? Это теперь у вас в городу с жиру бесятся, пято-десято готовят. Вот и едят потом: один коклетки, другой бутыброды-чертоброды. А раньше, милок, буты бродов не было. Намнут котел картошки — н шабаш.

Заведующий клубом Володя развернул передо мной сравнительную статистику, перечислил количество безлошадных крестьянских дворов и с цифрами в руках убедительно доказал, что в иные годы у некоторых хозяев не только на колобок, а и на просвирку муки не набралось бы.

— Так что, товарищ писатель, этого самого Колобка, я думаю, вообще не было. А возник он, скорее всего, как миф, как легенда, порожденная мечтой беднейшего крестьянства о материальном достатке, о будущей светлой жизни.

Наконец, в городе уже, разбирая архив полицейского управления, наткнулся я на донесение станового пристава Глотова полицмейстеру Квартириади, в котором среди прочих содержалась и такая фраза: «Довожу до сведения Вашего превосходительства, что Бабка опять пекла колобоки…»

«Колобоки… колобок-и… Что это, описка? Или господин пристав просто не очень грамотно произвел множественное число от слова колобок?» Размышляя над этой загадкой, я шел по улице, как вдруг, носом к носу, столкнулся с главным агрономом Деревни, приехавшим в город на курсы повышения квалификации.

— Все ищете, товарищ литератор? — спросил агроном, пожав мне руку. — С Бабкиной сестрой-то уже встречались?

— Сестрой? — опешил я. — Какой сестрой?!

— Ну, как же, — сказал агроном, — Сестра у неё здесь, сродная. Лет уж пять в городе живет. Перевезла ее дочка — за внучатами доглядывать. Неужто не знали?

— Голубчик! — взмолился я. — Ведите меня к ней!..

— Два Колобка было, батюшка, два, — сразу же подтвердила старуха. — Как сычас помню: прибегла я к ним утречком, а Колобки-то на окошке студятся — рядышком.

— Скажите. — заволновался я, — скажите, умоляю! — куда же девался второй?!

— А съели они его, батюшка. Тем же утром и съели — куды ж ему было деваться.

— Ба! — подала голос внучка-пионерка. — А раньше ты рассказывала, что они его странничку отдали.

— Цыц! — прикрикнула старуха. — Странничку они хлебца вынесли!.. Не слухай ее, батюшка, — зашептала она, повернувшись ко мне, — глупая она ищо. Съели — истинное слово. Шибко они. родимые, колобки обожали. А уж за тем, который упал ды разбилси, так плакали, так плакали…

СЧАСТЛИВЫЕ КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА. СКАЗКА

Если верно, что рыба гниет с головы, то допустимо и обратное положение: та рыба, у которой голова в порядке, не подвержена тлению во всех прочих местах.

А теперь от рыбы перейдем непосредственно к будням одного государства, в котором все были счастливы, потому что были счастливы король и королева. Дело в том, что Его Величество король исключительно любил Ее Величество королеву, а Ее Величество королева безмерно обожала Его Величество короля. И всем подданным это было хорошо известно, потому что глашатаи ежедневно, с четырнадцати сорока пяти до семнадцати часов, сообщали, что между ихними Величествами царят небывалые мир да любовь.

Если во дворце случался прием или, скажем, устраивалось представление, король вел королеву под ручку, усаживал на трон и немедленно доставал из кармана дорогую конфетку. Когда Ее Величество докушивала гостинец, король забирал у нее бумажку и тут же вручал другую конфетку — еще вкуснее и дороже.

При этом он не забывал спрашивать:

— Вам хорошо видно, Ваше Величество? Не застит голова вон того советника?

А королева отвечала:

— Ах, Ваше Величество, вы так добры ко мне, не утруждайтесь, прошу вас, я потерплю.

Иногда король слушался ее, но чаще подзывал пальцем телохранителя и говорил:

— Пойди-ка, братец, отсеки башку Его Сиятельству. Она королеве правый угол сцены загораживает.

Вот какая между ними была любовь! Окружающие княгини и баронессы проливали слезы умиления. Музыканты, преданно глядя на коронованных особ, сами, без понуканий капельмейстера, дули в трубы. А первый министр, кряхтя и сморкаясь, казнил себя за то, что опять не удержался, обругал свою старую министершу черепахой, а одной молоденькой фрейлине, наоборот, подарил кружевную комбинацию.

Однако прием заканчивался, и король с королевой возвращались в свои покои.

— Господи! — восклицала Ее Величество, сжимая пальцами виски. — Сколько раз можно говорить — не стучи так своей короной. Голова раскалывается!

— О-о, дьявол! — сдержанно рычал король, — В собственном королевстве изволь ходить на цыпочках! Надоела такая жизнь!

— Ты намекаешь на то, что взял меня без королевства?! — всхлипывала Ее Величество. — Так я уйду! Я развяжу тебе руки! Пожалуйста, женись на этой дуре-принцессе из тридесятого царства! Только учти, королевича я тебе не оставлю!