Рассказы о необычайном

Ван Цзы-ань, известный в Дунчане студент, терпел в экзаменационных залах неудачи. Войдя на экзаменационный двор, он почувствовал, как его надежды загорелись с особой силой. Когда же подошло время вывесить списки выдержавших, он свирепо напился и, совершенно пьяный, пришел домой и улегся в спальне.

Вдруг какой-то человек докладывает ему, что приехал верховой с оповещением[280]. Ван, шатаясь-мотаясь, вскочил и крикнул:

– Дать вестнику десять тысяч![281]

Домашние, видя, что он пьян, морочили его и старались успокоить.

– Знай себе спи, – говорили они. – Уже дали!

Ван улегся. Вдруг опять кто-то вошел к нему и сказал:

– Ты прошел на цзиньши.

– То есть как это я мог достичь этой степени, – изумился Ван, – раз я не ездил в столицу?[282]

– Ты забыл, что ли? – возразил человек. – Третьи экзамены уже закончились!

Ван пришел в полный восторг. Вскочил и заорал:

– Подарить вестнику десять тысяч!

Домашние врали опять:

– Спи, пожалуйста. Уже подарили!

Прошло опять некоторое время. Стремительно влетает к нему человек и говорит:

– Ты академик в Ханьлинь[283], выбранный по дворцовому экзамену[284]. Твои служители уже здесь!

И он действительно увидел двоих людей, кланяющихся ему у постели. На них были чистые, строго приличные шапки и одежды.

– Угощаю их вином и обедом! – кричал Ван.

Домашние опять что-то врали, смеясь над пьяным себе в кулак.

Прошло опять порядочно времени. Ван решил, что нельзя же не выйти на село поблистать.

– Эй, служители! – закричал он громко.

Кричал не один десяток раз – никто не отвечал.

– Лежи, лежи пока, – смеялись домашние, – они сейчас куда-то ушли.

Долго тянулось время. Наконец служители и в самом деле снова появились. Ван застучал по кровати, затопал ногами и стал ругаться.

– Вы куда подевались, тупые рабы? – кричал он.

Один из служителей осерчал.

– Ах ты, шалопай, голоштанник! – закричал он. – Мы с тобой всего-то пошутили, а ты и всерьез бранишься?

Ван рассвирепел. Быстро вскочил и ударил служителя, свалил с него шапку, но и сам грохнулся на пол.

Вошла жена, подняла его.

– До чего ж ты пьян! – сказала она.

– Как так я пьян? – возмутился Ван. – Негодяй такой служитель… Я и проучил его…

Жена засмеялась:

– Слушай, ты, у нас в доме всего только одна прислуга, которая днем тебе стряпает, ночью тебе греет ноги… Откуда это вдруг взялись служители, чтобы ходить за твоими нищими костями?

Сыновья и дочери улыбались во весь рот. Хмель стал понемногу проходить. И вдруг – словно проснулся ото сна… Понял, что все только что бывшее – чепуха. Тем не менее помнил еще, как сбил со служителя шапку. Сейчас же прошел за дверь и нашел там шапку с кисточкой[285], величиной с винную чарочку.

Все были крайне удивлены.

– Прежде, знаете, черти издевались над людьми, – смеялся сам над собой Ван, – а теперь я попал к лисе в переделку!

Автор этих странных историй добавит следующее:

У студента-сюцая, входящего на экзаменационный двор, есть семь, так сказать, сходств.

Когда он только что туда входит, то напоминает нищего, несущего короб, бело(голо)ногого. Когда выкликают имена, то чиновник кричит, служители бранятся… Студент – словно преступник в тюрьме.

Когда он проходит в свою серию и келью[286], то что ни дыра – то высунута голова, что ни конура – то торчит нога[287]… Студент походит тогда на замерзшую к концу осени пчелу.

Когда он выйдет с экзаменационного ристалища, настроение темным-темно. Небо и земля кажутся какого-то особого цвета, измененными. Студент похож тогда на больную птицу, выпущенную из клетки.

Но вот он начинает ждать экзаменационного объявления. Его пугают уже и трава и деревья. Его сон полон причудливых фантазий. Стоит ему представить себе лишь на минуту, что желаемое достигнуто, как в одно мгновение вырастают перед ним терема, залы, хоромы. Вдруг, наоборот, придет ему в воображение картина потери надежд – и сейчас же: тело и кости сгнили. В эти дни, гуляет ли, сидит ли он, ему трудно сохранять спокойствие, и студент напоминает мне теперь обезьяну на привязи.

Вдруг влетает верховой с вестями. А на листе меня-то и нет! И тогда все настроение резко меняется. Весь я как-то деревенею, словно умираю… Совсем как муха, нажравшаяся яду: как ни трогай ее – не чувствует.

В первое время, как только он потерял свою надежду, его душа – зола, его мысль убита. Крепко бранит экзаменаторов за слепоту, а сочинения свои – за неудачу. Что же – значит, нужно сделать факел из этого самого, что лежит на столе! Не догорело еще – ногами растоптать… Не растоптал еще – в грязную канаву!.. И затем, растрепав волосы, броситься в горы, где сесть лицом к каменной стене[288]!.. Появись теперь ко мне кто-нибудь с разными там: «Далее увидим…», «И сказано было…» – сейчас же схвачу нож и устремлюсь за ним в погоню! Да еще, пожалуй, и так: вы, те, кто когда-либо говорил со мной о стильных упражнениях[289] и вел меня к успеху, – я вам задам!.. Ах, взять в руки копье, и за ними в погоню!