Рассказы о необычайном

Придя домой, Чан-ху, все же боясь, что мать сердится, пополз к ней на коленях. Мать взглянула на него и сказала:

– Ну что, исполнились твои желания?

У Чан-ху закипали слезы, он не смел пикнуть. Чан-фу стал вместе с ним на колени. Тогда лишь мать крикнула им, чтобы они поднялись…

С этой поры Чан-ху до боли каялся и стал самым прилежным образом вести дела по хозяйству. Если случалось ему полениться, то мать на него уж не кричала и с него не спрашивала.

Так прошло несколько месяцев, а она и не думала с ним заговаривать о торговле. Тогда он захотел было сам у нее попроситься, но не посмел, а сообщил о своем желании брату. Мать, узнав об этом, выразила свое удовольствие. И вот вместе с Чан-фу она кое-что подзаложила, подзаняла и дала Чан-ху денег. Через полгода он уже удвоил капитал.

В этом же году осенью Чан-фу был на испытаниях победителем[254]. Через три года получил степень[255]. А младший брат его расторговался уже до сотен тысяч.

Кое-кто из города заходил в Ло и видел мать Гао. Ей было всего сорок, а на вид – тридцать с чем-то. Одета же просто, скромно, словно из самой обыкновенной семьи.

Вот что скажу по этому поводу я, автор этих странных историй:

Появится к нам то, что черной душой именуется[256], мачеха то есть. Глядишь, и вот снова трагедия сына, одетого в листья-камыш[257], налицо. Так, древнее время и наше – одной ведь норы барсуки[258]! Становится горестно очень!

Бывает и так, что захочет из нас кто-нибудь избежать нареканий и сейчас норовит, выпрямляя кривую, уж слишком держаться строжайше прямой. И вот доходят до того, что, сложа руки, попустительствуют детям: пускай, мол, как хотят! И не приструнят их ни разу. Далеко ль это отстоит от жестких мер и наказаний?

Одно скажу: вот я сегодня, например, ударю мной рожденное дитя – и люди это за грубость не сочтут. А вот таким же поступить порядком с ребенком из чужого чрева – сейчас же явятся толпой и будут тыкать пальцы и поносить со всех сторон.

Теперь что до Си-лю. Она, конечно, не была жестокой только к сыну, что ей достался от другой. Ну а, положим, если б свой вдруг оказался умницей? Сумела бы она и в этом случае такое проявить к ребенку отношение, чтоб обелить себя пред светом и людьми?

Смотрите ж, как она, однако, не уходя от неприязни, терпя хулу и клевету, в конце концов добилась того, что один сын чиновным стал, другой богатым, – все это на людях, все прямо на глазах!

Не правда ли, такое поведение, не говоря уже о женской половине, среди мужчин, и то лишь среди стойких, как сталь, встречается, пожалуй!

Изгнанница Чан-э

Цзун Цзы-мэй из Тайюаня, учащийся студент, ездил вместе со своим отцом. Как-то раз на пути они временно остановились в Гуанлине. У отца была старая знакомая старуха Линь, жившая под Красным мостом, и вот однажды он, проходя вместе с сыном по мосту, встретил ее. Старуха настойчиво приглашала их зайти к ней. Заварила чай, стала беседовать.

Какая-то девушка очутилась с ней рядом. Это была исключительная красота! Старик усердно ее расхваливал. Старуха, глядя на Цзуна, говорила:

– Ваш сынок такой тихий, нежный, словно сидящая в тереме девушка. Это признак, как говорят гадатели, будущего счастья. Если вы не отнесетесь к ней с презрением и не откажетесь, то она может послужить вам, как говорится, «при сорной корзинке и метелке»[259]. Что вы на это скажете?

Отец поторопил сына встать из-за стола и велел поклониться старухе.

– Одно слово – тысяча золотом! – сказал он.

Перед этим, оказывается, старуха жила одинокой, как вдруг к ней сама явилась эта девушка, жалуясь на свое сиротство и свои беды. Старуха спросила, как ее зовут. Оказалось, что ее имя Чан-э[260]. Старухе она понравилась, и та оставила ее у себя жить. Сказать правду, она рассчитывала на то, что девушка будет для нее, что называется, «редкостно ценным товаром».

Цзуну в это время было четырнадцать лет. Поглядев на девушку, он в душе ликовал и решил, что отец непременно закрепит дело сватовством. Однако отец, вернувшись с ним домой, как будто забыл об этом. Сердце студента горело, накаливалось. Он тайно от отца сказал матери. Узнав об этом, отец засмеялся.

– Послушай, – сказал он, – да ведь тогда я просто с жадной старухой пошутил! Она не знает даже, если продать желтое золото, сколько за него взять! Ну а я разве мог об этом так легко говорить?

Через год отец и мать вместе умерли. Цзы-мэй не мог забыть своего чувства к Чан-э и к концу траура поручил кой-кому передать о его намерениях старухе Линь. Сначала старуха не приняла предложения. Цзун рассердился.

– Я, – сказал он, – отродясь не умел «гнуть свою поясницу зря». Почему бы этой старухе смотреть на мой поклон как на ни цяня не стоящий? Уж если она нарушает прежний наш уговор, пусть мне хоть поклон вернет!

Старуха сказала на это следующее: