Рассказы о необычайном

– Я – дочь Яшмового Верховного[202]. Разве вы, матушка, не знаете?

Прошло не особенно много времени. Ван был назначен сановником в столицу. Ему было уже за пятьдесят, и он все время горевал, что нет внука[203]. А молодая, прожив у них уже три года, каждую ночь спала отдельно от барского сына, так что, по-видимому, еще не имела с ним ничего секретного. Госпожа Ван велела унести кровать и сказала сыну, чтобы он спал вместе с женой. По прошествии нескольких дней он пришел к матери и заявил:

– Кровать-то у меня взяли, а все не возвращают, злые люди!

И старые и молодые служанки все, как одна, так и засверкали зубами, а госпожа закричала на него и вытолкнула вон.

Однажды молодая мылась в своей спальне. Сын Ванов, увидев ее там, захотел помыться вместе с ней. Она засмеялась, остановила его и велела ему пока обождать. Затем, выйдя из комнаты, налила свежей горячей воды в кувшин, сняла с него халат и штаны и с помощью служанки втолкнула его. Почувствовав жар и духоту, он громко закричал, что хочет выйти, но жена не слушала его и накрыла его еще одеялом. Через короткое время звуки прекратились. Открыли, взглянули – мертв. Молодая хохотала вовсю, нисколько не смущаясь. Вытащила его, положила на кровать, вытерла тело насухо, дочиста и покрыла двойным одеялом. Госпожа, услыхав об этом, вошла в комнату, заплакала, потом стала браниться:

– Ты, сумасшедшая холопка, – кричала она, – за что ты убила моего сына?

– Такого глупого сына, знаете, лучше вовсе не иметь, – смеялась та в ответ.

Госпожа еще более разгневалась и боднула головой молодую. Служанки бросились их разнимать и уговаривать. Как раз во время этой суматохи и ссоры вдруг одна из прислуг доложила:

– Барич дышит!

Госпожа отерла слезы, потрогала его, а дыхание уже – сю-сю – так и заходило. Сильный пот обильно засочился, промачивая насквозь тюфяки и матрацы. Так прошло время – ну, чтобы поесть, – и пот прекратился. Вдруг больной открыл глаза и стал озираться вокруг, на все четыре стороны. Оглядел всех слуг, которых, по-видимому, не узнавал.

– Все, что было прежде, я сейчас вспоминаю, – словно проснувшись ото сна, сказал он. – Что это значит?

Видя, что его слова уже не идиотские, госпожа пришла в сильное удивление и потащила его к отцу. Тот и так и этак неоднократно испытывал его – действительно не идиот! Отец страшно обрадовался, словно получил какую-нибудь редкостную драгоценность.

Поставили теперь кровать на ее прежнее место, постлали снова на ней одеяло, положили подушку и стали смотреть. Молодой вошел в спальню и выслал всех прислуг. Наутро заглянули в спальню – кровать была незанятой и стояла зря. С этих пор идиотские, с одной стороны, и сумасшедшие – с другой, выходки более не повторялись.

Супруги жили тихо и любовно, согласно, словно цитра цинь и гусли сэ, словно один был тенью другого.

Так прошел с чем-то год. На Вана последовал со стороны одного из приверженцев цензора донос, по которому он был лишен должности и еще потерпел небольшое наказание. У него давно хранилась яшмовая ваза – подарок гуансийского губернатора, цена которой была несколько тысяч ланов. И вот он хотел отдать ее в виде взятки тому, кто, так сказать, занимал дорогу. Молодая увлеклась вазой, держала и рассматривала ее, пока она не выпала у нее из рук и не разбилась вдребезги. Полная смущения и стыда, она сама явилась с повинной. Ваны как раз были в невеселом расположении духа из-за потери должности и, узнав об этом происшествии, рассердились и в оба рта пустились ее ругать. Молодая, вся в гневе, вышла и сказала их сыну:

– Живя здесь в твоем доме, я сохранила в живых и в сохранности не одну только какую-то вазу. Как можно после всего этого не оставить мне никакого, как есть, лица[204], никаких глаз? Говоря с тобой серьезно, я должна тебе заявить, что я не человек. Мать моя в беде, грозившей ей от Грома Громового, встретила и глубоко почувствовала заступничество и крылья твоего отца. Кроме того, у нас с тобой была предопределенная доля на пять лет. Вот ввиду всего этого мать и послала меня сюда, чтобы отблагодарить за оказанную ей в свое время милость, а также чтобы исполнить данный тогда же обет. О тех плевках, о той брани, которые я терпела здесь у вас, о тех вытасканных у меня волосах не стоит и говорить: этого просто не сосчитать. Знаешь, почему я не ушла сейчас же? Да потому, что пятилетней нашей любви еще не исполнился срок. Ну а теперь – зачем мне еще здесь оставаться?

И в ярости вышла. Муж погнался было за ней, но она уже исчезла. Ван, придя в себя, все понял ясно и почувствовал себя совершенно потерянным. Полный раскаяния, он видел всю невозможность загладить свой промах.