Рассказы о Ленинграде [1984, худож. С. Яковлев]

Только не таков был первый красный знаменосец, чтобы монахам сдаться. Ни тесные сырые стены, ни сладкоголосые монашьи речи не могли свернуть его с пути, который он еще мальчишкой выбрал. В долгие холодные ночи вспоминал он деревню свою Казнаково, что осталась темнеть худыми избами на Тверской земле, вспоминал детство свое голодное, вспоминал, как четырнадцати лет ушел из родного дома в город, в артель записался, на одних нарах спал с ткачами, красильщиками, железнодорожниками… Хорошего человека встретил там, мастерового с фабрики Торнтона Петра Алексеева. Услышал раз, как тот частушку спел, — и сразу поверил молодому ткачу. Озорная была частушка, колючая:

Столица наша чудная
Богата через край.
Житье рабочим трудное,
Миллионерам — рай!

А вечером как-то Алексеев такие стихи прочитал — мурашки по спине побежали!

Эй, работники, несите
Топоры, ножи с собой!
Смело, братья, выходите
За свободу в честный бой!

Справедлив был Петр Алексеев. К хозяевам, к порядкам царским непримирим. Умел за рабочее дело постоять. А ему, Яше Потапову, доверял. Потом даже разные поручения давал, тайные.

Старался Яша, выполнял их толково — с задоринкой, с хитринкой. Но однажды все-таки попался. В Киеве. Сцапали его жандармы. Уж как они вокруг него кружили тогда! И стращали, и денег сулили, и вопросами разными путали, сбивали с толку. Только ни разу он, Яша, не проговорился. Поверили «фараоны», что и не знает он ничего, выслали на поруки к отцу.

Недолго он тогда дома пожил. Что в деревне делать? Тишь, глушь, скукота, да и есть нечего. Опять удрал. В Питер. Устроился на фабрику Торнтона, думал там Петра Алексеева встретить, да не довелось…

Не знал Яков Потапов, что вскоре после той демонстрации на Казанской площади, всего два месяца спустя, судил царский суд и Петра Алексеева. Не слышал Яша, как сказал на суде его старший товарищ: «Подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда — и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!»

Слова эти по всей России разнеслись, но монастырских стен не пробили. Другое гудел Яше по-комариному отец Паисий. До того надоел, что Яша огрызаться стал. Тот ему — слово, Яша иеромонаху — три! Тот ему — про помазанника божьего на земле, царя российского, Яша в ответ — про угнетателя народа, того же царя.

Поспешил, поспешил Паисий архимандриту заверения давать!.. Ничего у него с «перевоспитанием» не получилось. Он уж и увещевал грешника, и наказывал — на хлеб и воду сажал, цепями к стене приковывал — не сдается. Пришлось теперь Мелентию о своем бессилии в Петербург писать, обер-прокурору Синода Победоносцеву докладывать: ничего, дескать, с грешником Потаповым не получается. Приведешь его в церковь, а он вместо молитвы насмешки строит, никакого к господу богу почтения не проявляет. Сообщите, мол: что с ним дальше делать?

И хотя толсты были стены Соловецкого монастыря, пустынно море вокруг, но и туда проникла весть, что 1 марта 1881 года революционеры-народовольцы убили царя Александра II. Приказано было во всех церквах России провести молебствия по убиенному императору. На молебствиях этих присутствовать должны были все без исключения, в том числе и узники монастырских тюрем. Привели в церковь и Яшу. Голодного, оборванного. Смотрит он на разжиревшие рожи монахов, напустивших на себя грустные мины, и радуется в душе. Нашлись все же смелые люди! Значит, живет дело, за которое и он боролся! Не зря, значит, терпит он голод и муки. Как встал Яша, прислонясь к стене, так и простоял всю молитву.

Закончил Мелентий речи свои, к выходу пошел. Тут и шагнул к нему Яша, потребовал облегчить тюремный режим. Архимандрит только злобно глазами сверкнул, процедил сквозь зубы:

— Увести и запереть покрепче!

Не выдержал Яша. Размахнулся пошире да так треснул Мелентия, что тот с ног повалился. Это в церкви-то! При огромнейшей толпе богомольцев разных! Такой неслыханный поступок должен был караться высшей мерой наказания. Знал об этом Яша. Может быть, потому и крикнул:

— Теперь я свободен и доволен! Держите меня теперь сколько угодно!

Навалились на него. Повалили. Замолотили кулаками, сапогами!.. Очнулся Яша уже в своей камере-келье. И задумал совсем неслыханное: бежать!

И откуда только силы взялись! Просунул ножку табуретки между прутьев оконной решетки, отогнул прутья. Из полотенец веревку связал. Спустился по ней на землю. На первых порах повезло: никого во дворе монастырском!.. Все на службе в соборе. И ворота открыты. Вышел через них Яков, смешался с толпой богомольцев. А дальше как? Три шага шагнул — море бескрайнее перед ним. Лодка нужна. До Кеми хотя бы добраться. Ошибся тут Яша: доверился одному богомольцу, открылся, кто он есть, попросил помочь…

Тем временем и в монастыре побег обнаружили, в погоню кинулись.