Рассказы о Котовском

— Господин атаман, — доложил он озабоченно, — коня вашего кузнецы испортили… Выйдите на минуту! Расковать его, что ли?

Участники совещания, чтобы не терять времени, склонились над картой.

Комбриг вышел, Ленька — вслед за ним. В сенях было тесно. Здесь столпились Маштава, Лебеденко, Ткаченко, связные от полков.

— Беда, това… господин атаман, — шепотом доложил Девятый, — наши коноводы всех коноводов бандитских командиров прикончили! Тихо, без шума передушили и кинжалами покололи. Кончать надо, как бы чего не вышло…

Григорий Иванович выругался сквозь зубы, сказал гневно:

— Угораздило же их! Я сам знаю, когда кончать! Чего набились сюда Лебеденко! Марш к взводу! Еще что?

— Все на местах, можно крыть по банку! — заявил Ткаченко.

— Пулеметы?

— Выведены за село, как вы приказывали!

Котовский направился уже было в комнату, но его остановил Маштава:

— Не ходите! — попросил он умоляюще. — Мы сами…

— Все будет, как я приказывал! — упрямо ответил комбриг.

Тогда Ленька решил испытать последнее средство:

— Григорий Иванович, — заговорил он, — а помните, командующий вам в вагоне говорил не зарываться!

— Молчать, не твое дело! — рявкнул, потеряв терпение, Котовский, да так громко, что из комнаты приоткрылась дверь и выглянули оттуда бородка и пенсне «Чехова».

Возвращаясь на «совещание», комбриг ворчливо объяснил:

— Сам не доглядишь, ничего по-человечески не сделают! Любимого коня моего перековали…

— Что, здешний кузнец, кобыленский — взволнованно осведомился Муравьев.

— Да нет, наш казак, полковой… Артист, потому его и терплю! А как напьется — беда! Слона изувечит!

Григорий Иванович больше не садился. Он встал против Матюхина. На лицах антоновцев написано было напряженное внимание сейчас заговорит атаман, и все станет ясно!

— Довольно! — выговорил комбриг отчетливо. — Пора кончать комедию. Я — Котовский!

С этими словами он приставил дуло револьвера к груди Матюхина и спустил курок. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как звякнула пружина — осечка!

Наган был новенький, нестреляный, один из тех, которыми котовцев недавно снабдили из Тамбова. Комбриг еще дважды нажимал спусковой крючок, но выстрелов не последовало. Тогда он швырнул револьвер в Муравьева и потянулся за своим маузером. Бандиты застыли, наблюдая за этой сценой до их сознания еще не доходило, что произошло.

Тут не выдержали нервы Захарова. Он крикнул:

— Бей гадов! — и, нарушив приказ, выстрелил в Матюхина.

Тот закрыл лицо ладонью, по пальцам стекала кровь. Бандиты, оправившись от охватившей их было оторопи, поспешно схватились за оружие. Котовцы — тоже.

Тогда не выдержал и порученец комбрига. Правая рука у него все еще была на перевязи, левой он нащупал в кармане пистолет. Как молния, пронеслись в его сознании слова последнего напутствия комбрига «…всего я предусмотреть не могу. Руководствуйтесь… революционной совестью!»

— Бей бандитскую сволочь! — крикнул он и выпустил в Матюхина одну за другой две пули. Бандит пошатнулся и звериным прыжком отскочил в сторону.

После этого Ленька изловчился и изо всех сил ударил в стол снизу носком сапога. Зажженная лампа, описав в воздухе дугу, упала на пол. Ее накрыл опрокинутый стол. Свет погас.

Темноту в комнате озарили вспышки беспорядочных выстрелов.

Кто-то из сеней так сильно рванул дверь, что она слетела с петель. В проеме показалось искаженное лицо Ткаченко. В левой руке он держал зажженную лампу, в правой — гранату.

— Выходи, братва! — крикнул он хрипло. — Теперь без вас обойдемся, сами управимся! Комбриг жив?

Котовцы выходили один за другим. Вынесли Данилова, пуля раздробила ему коленную чашку, он потерял сознание. Последним покинул комнату Котовский, пропустив в дверях Ектова. Вслед им раздался одинокий выстрел, пуля шлепнулась в косяк дверного переплета.

Тогда Ткаченко передал лампу Маштаве, который высоко поднял ее над головой, а сам выдернул кольцо и размахнулся гранатой.

В комнате, оказывается, застрял еще Симонов. Он успел только крикнуть:

— Ты что делаешь?

Симонов юркнул за голландскую печь. Граната разорвалась, выбив уцелевшие еще оконные стекла.

Симонов выскочил в сени и замахнулся на Ткаченко кулаком, в котором зажат был пистолет. Эскадронный схватил его за грудь:

— Брось, не психуй! Я же тебя не видел! Зачем за печь спрятался, казак липовый?

Их разнял Маштава. На улице штаб-трубач играл тревогу…

Хорошенькая сестра второго полка Шурочка, разорвав гимнастерку, перевязывала комбригу раненую грудь, фельдшер Хошаев накладывал ему жгут на правую руку. Врача здесь не было, он оставался в Медном.

Котовский потерял много крови, ему было больно. Еле внятно он выговорил:

— Кто в оцеплении штаба?

— Взводы Ведрашко и Ткаченко…

В деревне началась стрельба второй полк громил пеших бандитов, отдыхавших в избах. Отстранив медиков, которые, волнуясь, мешали друг другу, комбриг приказал:

— Коня!

Ординарец подвел Орлика. Котовский взялся левой рукой за луку, правая, закрученная жгутом, повисла плетью в набухшем от крови рукаве. Силы изменили комбригу. Сесть в седло он уже не смог.

— Подсадите же меня, что стоите!