Рассказы о Котовском

Через переезд, не спеша, пыхтя, шел бронепоезд; люки были открыты, солдаты лениво прочищали пулеметные стволы.

— Чья конница — спросил дежурный офицер у заставы.

— Полковника Мамонтова, — ответил Котовский, не задумываясь, и приказал батарее стать на позицию. Со всех сторон сбегались заспанные офицеры.

Когда, свистя и улюлюкая, разорвалась первая картечь и пробитый в нескольких местах паровоз бронепоезда изошел паром, какой-то безусый поручик подскочил к Котовскому.

— Что вы делаете, — закричал он не своим голосом, — ведь это же наши, куда вы стреляете?

На совершенно обалдевших офицеров никто не обращал внимания. Батарея, постреляв, свернулась, бригада пошла дальше переменным аллюром.

Эскадроны шли, обгоняя белые обозы, лазареты, батальоны технических войск.

На каком-то перекрестке Котовский подъехал к седому генералу, командующему артиллерийским парком, и, взяв под козырек, попросил его остановить колонну и пропустить конницу. Генерал охотно согласился и долго провожал взглядом красные рейтузы Котовского, недоумевая, зачем затесалась сюда эта кавалерийская часть.

К полудню Котовский достиг цели и ударил в лоб отходящим белым частям. Единственная линия отступления была отрезана для белой армии — Котовский стал между Днестром и войсками генералов Стесселя и Бредова.

С востока на «добровольцев» напирали стрелковые дивизии.

Старый командир батареи Просвирин расправил свои запорожские усы и приказал открыть огонь. Второй полк рассыпался в лаву и ударил по колонне с фланга.

В бинокль было видно, как на Тираспольской ветке выстроились в затылок несколько бронепо-ездов, прислуга их, побросав оружие, удирала во все стороны. Белый снег полей был усыпан бегущими людьми, как муравьями.

Несколько сот офицеров, оправившись от паники, попытались оказать сопротивление. К этому времени батарея Котовского уже снова была взята на передки и карьером понеслась прямо на строящегося противника. Первые же запряжки пушек смяли офицерскую цепь, второй полк, врубившись в гущу офицеров, рассеял их по полю.

В течение этого дня Котовский семь раз переходил в атаку. К вечеру от многотысячной стройной колонны белых ничего не осталось она была вся рассеяна.

Бригада встала на ночевку в хуторах немецкой колонии. Измученные кавалеристы повалились прямо на снег между оседланными лошадьми.

В штабе второго полка эскадронный командир Криворучко допрашивал пленных офицеров. Пожилой уже генерал долго рассматривал его воспаленными глазами.

— Вахмистр Криворучко, — сказал он наконец, — неужели ты не узнаешь своего бывшего полкового командира Я — генерал Самсонов!

Генерал и бывший вахмистр поцеловались.

— Сдавайтесь! — сказал Криворучко. — Чего уж там! Поезжайте, товарищ генерал, к своим и скажите, чтобы закрывали лавочку. Все равно к утру всех на лед сбросим. Дело ваше крышка!

На рассвете генерал Самсонов вернулся с целой делегацией офицеров. Все, что оставалось еще организованным от одесской группы «добровольческих» войск, сдалось на милость победителей.

Бригада на рысях пошла к Тирасполю.

У железнодорожного переезда ударный юнкерский батальон — последний оплот белых — построил три цепи и приготовился к защите. Навстречу им выехало несколько красноармейцев. Юнкера сдались без единого выстрела. Командир их валялся в истерике у ног Котовского и просил его не презирать.

По всем дорогам густыми толпами шли бросившие оружие офицеры и просили, чтобы их взяли в плен. От них отмахивались, как от назойливых мух, и рекомендовали им обращаться в штаб дивизии.

К вечеру стрелковые полки красных с боем вошли в Одессу.

В эти дни бригада Котовского захватила пятнадцать бронепоездов, несколько сот пушек, около двадцати тысяч пленных и несколько сот эшелонов с разным добром.

Лишь жалким остаткам группы Бредова в количестве нескольких сот человек удалось бежать вдоль Днестра в Польшу.

«Добровольческая армия» была ликвидирована.

Пусть живет ненависть

В селе Волчьи Выселки, на Подолии, похоронен мой друг Чабан, фуражир второго эскадрона Н-ского кавалерийского полка.

На его могиле за плотиной на косогоре в землю врыли столб и на деревянной дощечке выжгли раскаленным гвоздем надпись «Здесь похоронен неизвестный коммунист, убитый бандитами в день третьей годовщины Октября».

Этот скромный монумент в заброшенной украинской деревушке ничем не напоминал внушительных памятников «неизвестному солдату», разбросанных там и сям по городам европейских стран.

Позже рядом с надгробием сколотили из грубых досок примитивную трибуну, покрыли выцветшим на солнце и полинявшим от дождей красным кумачом. Бородатые дядьки несколько раз в год, в торжественных случаях, поднимались на эту трибуну и в конце своей нескладной речи неизменно указывали пальцем на деревянный столб с надписью и просили «обчество» обнажить головы в память жертв революции…

Дмитрий Чабан вступил в наши стальные ряды при чрезвычайно своеобразных обстоятельствах.