Рассказы о философах

Джордано Бруно утверждал, что дух и материя существуют изначально как единая субстанция, которая творит из себя мир. Бог и мир для Бруно одно и то же. (Такую точку зрения, в соответствии с которой природный мир и бог отождествляются, называют пантеизмом — буквально «всебожие», то есть «бог повсюду»; пантеизм бывает материалистическим, как у Бруно, и идеалистическим, когда бог толкуется как сверхприродное начало, вмещающее в себя весь мир.) Это, разумеется, не христианский бог. Бруно отстаивал космологическую теорию Николая Коперника, но считал, что не только Земля не является центром вселенной, но также и Солнце. У вселенной вообще нет центра, так как число миров в ней бесконечно. Бруно полагал, что другие миры так же обитаемы, как и Земля.

Бруно называет материю родоначальницей и матерью всех вещей.

Основные философские произведения Джордано Бруно — диалоги: «О причине, начале и едином», «О бесконечности. Вселенной и мирах», «Изгнание торжествующего зверя».

23 мая 1592 года к венецианскому инквизитору Салюцци поступил донос молодого патриция, богатого купца Джованни Мочениго.

«Я, Джованни Мочениго, — читал инквизитор, — сын светлейшего Марка Антонио, доношу по долгу совести и приказанию духовника о том, что много раз слышал от Джордано Бруно Ноланца, когда беседовал с ним в своем доме, что когда католики говорят, будто хлеб пресуществляется в тело, то это великая нелепость; что он враг обедни, что ему не нравится никакая религия; что Христос был обманщиком и совращал народ, поэтому легко мог предвидеть, что будет повешен; что мир вечен и существуют бесконечные миры; что Христос совершал мнимые чудеса и был магом, как и апостолы; что Христос умирал не по доброй воле и, насколько мог, старался избежать смерти; что возмездия за грехи не существует; что души, сотворенные природой, переходят из одного живого существа в другое… Он говорил, что наша католическая вера преисполнена кощунствами против величия божия; что надо прекратить богословские препирательства и отнять доходы у монахов, ибо они позорят мир, что все они ослы; что у нас нет доказательств, имеет ли наша вера заслуги перед богом; что для добродетельной жизни совершенно достаточно не делать другим того, чего не желаешь себе самому…»

Инквизитор Салюцци приказал доставить к нему из тюрьмы святой службы арестованного Джордано Бруно Ноланца, о котором был много наслышан как о знаменитом философе, преподававшем в университетах Швейцарии, Франции, Англии и Германии. К нему привели человека небольшого роста, очень худого, с черной бородкой, большими глазами.

— Как ты думаешь, сын мой, что привело тебя в тюрьму святой службы? — спросил его инквизитор.

— Вам это лучше известно, — ответил Джордано Бруно.

— Я настаиваю, — сказал Салюцци.

— Хорошо, я отвечу. И пусть человек все запишет, что я скажу. — Он посмотрел на монаха, сидевшего в дальнем углу за столом. — В прошлом году, когда я находился во Франкфурте, — Бруно услышал, как заскрипело по бумаге перо монаха, — я получил два письма от синьора Джованни Мочениго. Он приглашал меня приехать в Венецию, желая, как он писал, чтобы я обучил его искусствам памяти и изобретения. Я приехал семь или восемь месяцев тому назад. Я обучал его этим двум наукам. Сперва я поселился не в его доме, а потом переехал в его собственный дом. Убедившись, что выполнил свои обязательства и достаточно обучил его всему, что он от меня требовал, я решил вернуться во Франкфурт. Узнав об этом, синьор Мочениго заподозрил, что я хочу покинуть его дом для того, чтобы обучать других лиц тем же искусствам, каким обучал его. Он стал угрожать мне, заявляя, что, если я не пожелаю остаться добровольно, он найдет способ задержать меня.

Бруно снова взглянул на монаха. Тот покачал головой, как бы говоря: «Такое объяснение не пройдет».

— Что же было дальше? — спросил инквизитор, поглаживая правой рукой левую, словно хотел разгладить на ней морщины.