Рассказы о Дзержинском

- Спасибо, не пойду, - сказал художник. - Работа у меня идет отвратительно, поеду домой, подумаю. Какие уж тут концерты! Мне посторонние впечатления будут только мешать.

Дзержинский улыбнулся одними губами.

- Что же делать тем, которые всю жизнь очень заняты? - спросил он.

- Не знаю, - сказал художник.

Два последних дня Дзержинский позировал по часу.

На прощанье он дал слово позировать художнику как-нибудь потом, специально для профиля. Но попрощаться не успели. Зазвонил телефон, и Дзержинский взял трубку. А секретарь в это время уже выносил из кабинета мольберт, ящики и коробки...

- Пожили, пора и честь знать, - говорил он, провожая художника. Смотрите, какую вы нам тут грязь развели...

И нельзя было понять, серьезно он говорит или шутит, этот секретарь.

Через три года художник опять рисовал Дзержинского. Художник рисовал Феликса Эдмундовича в гробу. Лицо Дзержинского было таким же красивым, тонким и усталым, как при жизни. Высокий лоб был изборожден морщинами, и от ресниц падали тени...

Художник рисовал по ночам - с трех до шести утра.

В зале стояла тишина, пахло еловыми ветвями, у гроба неподвижно стоял караул.

К художнику подошел секретарь, постаревший, с мешками у глаз: увидел рисунок, губы у него задрожали.

- Вот рисуете, - сказал он, - как тогда...

Отвернулся и замолчал. Потом вдруг заговорил, близко наклонясь к лицу художника, не сдерживая слез.

- Вы знаете, что он сказал в день своей смерти, знаете? За несколько часов? Он сказал на пленуме ЦК и ЦКК, что... - секретарь задохнулся и замотал головой, - что... "моя сила заключается в чем? Я не щажу себя никогда". И все с мест закричали: "Правильно!" Он оглядел зал и дальше стал говорить: "Я не щажу себя... Никогда. И поэтому вы все здесь меня любите, потому что вы мне верите. Я никогда не кривлю душой; если я вижу, что у вас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь на них..."

Он опять задохнулся от душивших его слез, ушел в угол зала и долго стоял там в полутьме, прислонившись лбом к холодной стене...

В эту ночь, уже под утро, к гробу пришел Орджоникидзе, стоял долго, не двигаясь, и смотрел в мертвое лицо Дзержинского, потом поправил подушку под головой Феликса Эдмундовича...

У гроба подолгу стояли Сталин, Молотов, Ворошилов, Куйбышев... Тут видел художник жену и сына Дзержинского.

И странное дело: рисуя мертвого Дзержинского, художник думал о нем, как о живом. Теперь все чаще и чаще он представлял себе Мясницкую в тот знойный летний день, автомобиль и Дзержинского, протянувшего руку к недоуздку рысака... Или вспоминал глаза Дзержинского - тогда, когда он писал в кабинете портрет и просил поглядеть одну минуту, - прекрасные глаза, и веселые, и сердитые в одно и то же время.

ЛЕД И ПЛАМЕНЬ

Я никогда не видел Феликса Эдмундовича Дзержинского, но много лет назад, по рекомендации Алексея Максимовича Горького, я разговаривал с людьми, которые работали с Дзержинским на разных этапах его удивительной деятельности. Это были и чекисты, и инженеры, и работники железнодорожного транспорта, и хозяйственники.

Люди самых разных биографий, судеб, разного уровня образования, они все сходились в одном - и это одно можно сформулировать, пожалуй, так:

- Да, мне редкостно повезло, я знал Дзержинского, видел его, слышал его. Но как рассказать об этом?

А как мне пересказать то, что я слышал более тридцати лет назад? Как собрать воедино воспоминания разных людей об этом действительно необыкновенном человеке, как воссоздать тот образ Человечнейшего Человека, который я вижу по рассказам тех, кто работал с Дзержинским? Это очень трудно, почти невозможно...

И вот передо мною вышедшая недавно в издательстве "Мысль" книга Софьи Сигизмундовны Дзержинской "В годы великих боев". Верная подруга Феликса Эдмундовича - она была с ним и в годы подполья, и в годы каторги и ссылки, и после победы Великой Октябрьской революции - Софья Сигизмундовна рассказала о Феликсе Эдмундовиче много такого, чего мы не знали и что еще более восхищает и поражает в этом грандиозном характере. Эти мои разрозненные заметки ни в коей мере не рецензия на интереснейшую книгу С.С.Дзержинской. Просто, читая воспоминания, я захотел вернуться к образу Феликса Дзержинского, который занимает в моей литературной биографии важное место.

Он был очень красив. У него были мягкие темно-золотистые волосы и удивительные глаза - серо-зеленые, всегда внимательно вглядывающиеся в собеседника, доброжелательные и веселые. Никто никогда не замечал в этом взгляде выражения безразличия. Иногда в глазах Дзержинского вспыхивали гневные огни. Большей частью это происходило тогда, когда он сталкивался с равнодушием, которое он так точно окрестил "душевным бюрократизмом".

Про него говорили: "Лед и пламень". Когда он спорил и даже когда сердился в среде своих, в той среде, где он был до конца откровенен, - это был пламень. Но когда имел дело с врагами Советского государства, - это был лед. Здесь он был спокоен, иногда чуть-чуть ироничен, изысканно вежлив. Даже на допросах в ЧК его никогда не покидало абсолютно ледяное спокойствие.