Рассказы о Данилке

Когда отец остановил коня и вылез из кошевки, чтобы подтянуть ослабшую подпругу, Данилка ясно услышал тишину. Свет, красота и сила ночи ощутились еще явственнее, обступили еще ближе, и мальчишка замер, чувствуя что-то вечное и великое в природе, замер перед необъятным миром, частицей которого он был, и в душе его возникло то чувство понимания величия и бесконечности вселенной, которое возникает у человека в редкие минуты прозрения.

Заскрипели отцовские шаги, он тяжело опустился рядом и спросил, глядя, как, расставив задние ноги, шумно делает свое дело Гнедко:

— Ты не хочешь?

— Не-е… — ответил сын.

Закончив, Гнедко, не дожидаясь понукания, тронул с места. Отец пошевелил вожжами, и конь перешел на рысь.

И снова сугробы побежали навстречу, плотнее стал бить воздух в лицо, и снова Данилка ощутил радость быстрой езды. Данилка смотрел на луну и видел какие-то темные пятна на ней, казавшиеся материками, какие бывают на карте полушарий.

— Пап, а почему на луне не живут?

— А чего там делать! Разве там такую красоту найдешь, как на земле? Погляди — это ль не красота!

Данилка опять посмотрел вокруг и опять согласился с отцом, что такой красоты нигде не сыщешь.

Въехали в лес, который давно поджидал их, затаенно и молча темнея зубчатой грядой и этим зарождая в сердце мальчика какую-то непонятную тревогу.

Густой осинник тускло светил стволами. Данилка с радостной жутью косил глазом в таинственные, темные дебри, ожидая за каждым деревом горящие волчьи глаза. Потом пошел ельник, уснувший под пластами снега, и в нем было еще сумрачнее — луна плохо пробивалась сквозь высокие деревья, и Данилку еще больше охватила робость, и он плотнее прижался к отцу. Гнедко бежал, чутко прядая ушами и тревожно косясь на темноту лесной чащобы; только отец сидел как ни в чем не бывало и спокойно курил цигарку, пуская приятный махорочный дым.

Когда вынырнули из леса, Данилка облегченно вздохнул. Гнедко тоже побежал веселее. Внизу, в лощине, затемнели бугры приземистых домов, занесенных по самые крыши снегом. Это было село, о котором отец всегда говорил с ненавистью: «Осиное гнездо». Кулацкое, богатое село. Оно лежало на полпути от бабушки к дому.

Кошевка заскользила вниз под извоз, раскатилась на ухабе и ударила со всего маху правым полозом в выбоину. Данилка чуть не вылетел из кошевки. Отец чертыхнулся, сани вкатили в глухой переулок. И тут правая оглобля отлетела, кошевку развернуло поперек дороги.

— Тпру-у-у! — Отец натянул вожжи и соскочил с кошевки.

Гнедко остановился, тяжело поводя боками. Отец осмотрел оглоблю, с досадой сказал:

— Завертка лопнула. Вот черт! И хозяева поуснули все.

В деревне стояла тишина, даже собаки не брехали, попрятались от мороза. Светило два-три окошка.

— Посиди, — сказал отец, — я схожу.

Отец пошел к ближайшей избе, долго стучал, наконец ему открыли.

Вернулся отец, ругаясь:

— Кулачье! Веревки на завертку жалко.

Отец начал колдовать над лопнувшей заверткой, развязывать зубами заледенелые узлы. Он долго возился с нею, отогревая время от времени дыханием закоченевшие пальцы. У Данилки стало пощипывать нос, он плотнее закутался в тулуп и терпеливо ждал.

— Все. Готово, — наконец сказал отец, поднимаясь. — Доедем как-нибудь.

Данилка выглянул из тулупа и вдруг увидел, как по ярко освещенной лунным светом улице, пластаясь над самой дорогой, летит стая собак. Мальчишка похолодел, хотел крикнуть и не успел. Свора навалилась на отца. Он отпрянул от кошевки. Огромные, как телки, кобели молча рвали отцу тулуп. Он, хрипло бранясь, отбивался ногами и неуклюже крутился на месте. Гнедко всхрапнул, шарахнулся в сторону и увяз в сугробе. Кошевка соскочила с торного места и легла боком в снег на обочине. Данилка чудом удержался. Он с ужасом глядел, как здоровенный кобель повис на отце. И тут он заметил, что у ворот ближнего дома стоят два мужика. Данилка не понимал, почему они не помогают отцу, который все отходил и отходил от кошевки. Только много позже Данилка понял, почему отец отходил: он отвлекал разъяренных псов от сына.

Возле ближнего дома он что-то схватил, и тут же послышался предсмертный визг: отец железной лопатой отбивался от собак. Один пес уже скулил и полз с перебитой хребтиной, за ним тянулась темная вилюшка. Отец размозжил голову второму псу. Собаки, рыча, стали откатываться. Теперь наступал отец, а стая, огрызаясь, отходила. Когда на дороге остались два неподвижных кобеля, а третий, жалобно скуля, полз с перебитым хребтом, раздался угрожающий голос:

— Ты чего животину гробишь, а? Ктой-то тебе дал такую праву?

И тут отец сбросил с себя располосованный на ленты тулуп, выхватил из кармана галифе наган и хрипло крикнул:

— А ну подходи, контра!

И только теперь Данилка увидел, что с конца улицы, с тыла, надвигается несколько мужиков и в руках одного что-то блестит.

Увидев в руках отца наган, мужики шарахнулись назад.

— Вот она, Совецка власть, чуть чо — стращать, наган в зубы тыкать! — крикнул кто-то старческим, надтреснутым тенорком.

— Вас стрелять, гадов, надо, а не стращать! — прохрипел отец. — А ну подходи, у кого пупок крепче завязан!