Из райкома я вышел подавленный. Вспомнились последние минуты разговора. Туляков демонстративно сложил свои «материалы» в стол, тщательно два раза повернул ключ каждого ящика, подошел к купеческому железному сундуку, заменявшему сейф, и так же аккуратно запер и сундук. Показав этим полное «отгораживание» от меня, Туляков вернулся к столу и, глядя на сукно, заявил:
– Извиняйте, гражданин. Я занят…
Отправился к Дьяконову. Тот, выслушав меня, сказал:
– Ты, конечно, был прав. Но оба вы – никудышные «дипломаты». Знаешь, в чем твоя ошибка? В том, что забыл про Ленина. «О революционной законности». Вот как. Пусть, конечно, не по данному конкретному поводу, а вообще. Тебе бы доказать, что твоя роль – революционная законность. По Ленину. И все встало бы сразу на место! Ты полное собрание сочинений Ильича выписал?
– Н-нет…
– Завтра же выпиши. Какой же ты большевик, если у тебя на книжной полке сочинений Ильича нет! Чем ты вообще в жизни и работе будешь руководствоваться? Циркулярами? Ладно, иди, с миром… Отрегулируем.
…Прошло три недели. Однажды я получил отношение из округа. Прокурор писал:
А еще через пару дней в камере появился сам Туляков. Он… сиял.
– Ну, дорогой товарищ, и дали же мне из-за тебя жару! Оказывается – ты был прав! Забудь! И знаешь что? Есть у меня идея одна… Сможешь сделать для районного актива доклад о революционной законности? Ну что там к чему и так дале… Кому, что и за что положено и прочее…
Я, не без язвинки, добавил:
– И кому чем положено заниматься?
– Само собой! Только шибко функционалку не разводи. Райком есть райком! Понимаешь?
– Понимаю… Попробую справиться…
– Справишься! Законник! Вас бы с Пахомовым спарить, предриком нашим.
– Тут – другое дело, Семен Петрович…
– Да я просто так! Думаешь: секретарь райкома совсем из ума выжил? Значит, приготовь тезисы доклада. Обсудим на бюро и – давай!
Мне хочется улыбнуться: все-таки получается – «твой, дескать, верх, а моя макушка».
Вскоре в селе Святском состоялся первый от сотворения мира доклад: «Революционная законность и ее классовая сущность» А Туляков после доклада сказал:
– Здорово! Я тебя с первого взгляда наскрозь понял: этот не подведет!
Милый человек и превосходный коммунист все же не мог обойтись без «макушки»!
Скоро его послали учиться в краевую совпартшколу…
ОНИСИМ ПЕТРОВИЧ
…На дворе – июль. Жаркий и солнечный. Хозяйка стала вывешивать на воздух перины и обнаружила на кровати, под матрацем, забытый женой дневник. Подала мне.
Я вспоминаю. В один прекрасный день, месяца полтора назад, жена явилась торжествующая. Объявила:
– Столоваться будешь у вдовы Ремешковой. Я уже с ней договорилась…
– Позволь, а ты?
– Еду учительницей в Бутырку… Уже получила назначение.
– Может быть, следовало сперва потолковать со мной?
– Это бесполезно. Вы все – собственники!
Рассвирепевший, отправился в районо.
– Ты что же вытворяешь, Рукавишников?!.
– А что я могу поделать? Твоя с моей сговорилась и еще судьиху вовлекли… А у меня девять учительских вакансий. Ну, рассовал их неподалеку и поближе одну к другой… Моя так еще обещалась пожаловаться в окружком, если не дам назначения. Говорит: «Советская власть дала женщине равноправие и стоит на страже ее интересов! Кончилась тирания мужа!..» Врет, как по-писаному! Она твои тезисы доклада читала.
Я пошел жаловаться Дьяконову. Виктор Павлович сказал со вздохом:
– Они после твоего доклада совершенно ошалели. Мужья жалуются: ни днем ни ночью не подступись… Я сам уцелел только потому, что у Верки трое ребят. А то всенепременно бы и я «овдовел»…
Прочитав вышеприведенные строчки дневника, я сунул тетрадь между книг и поплелся в камеру. Поеду куда-нибудь. В Большаковском районе убийство…
От Святского до смежного райцентра Большаково сорок верст. Если не считать промежуточной деревеньки Маргары, все эти сорок – сплошное безлюдье.
Дорога широкая, изрытая бесчисленными колеями свертков и объездов, проложена прямо по солончаковой степи. Весной – грязь по ступицу. Летом до самого горизонта тянется сухая бесплодная пустыня, покрытая трещинами белесого солончака. Лишь кое-где чахлая, мутная от пыли прозелень подорожника…
Секретарь моей камеры, семнадцатилетний Игорь Желтовский, часто выражает свои мысли высоким штилем.
– Должен вам сказать, – хмуря лоб, говорит Игорь, – на Большаковской дороге ботаника абсолютно не произрастает.