Рассказы Матвея Вьюгина

— Ну, Микола, — размышлял Вася. — Не иначе, как это твоя будущая родня подстроила.

— А ежели не они?! Ты полегче, когда точно не знаешь, — огрызнулся Данилычев.

— А ну, вылазь все до одного из машины, — приказал Вася, будто на что-то осердился. — Скорее, пока не раздумал!

Выпрыгнули мы из машины и глядим, что будет дальше. А Вася попятился назад, выправил колеса у машины и тронулся по перекладинам через арык. У меня даже в груди похолодело, а он — лицо, как кирпич, красное; высунул голову из кабины и двигается потихонечку, на первой скорости. Данилычев на берегу стоит, остолбенел от удивления. А когда машина выкатилась на тот берег, Вася вылез из кабинки и сел на траву. Гимнастерка на нем мокрая стала, хоть выжимай, и лицо блестело от пота, а руки так трусились — цигарку не мог свернуть.

— Ну, Микола, не любил бы я тебя, черномазого, ни в жизнь бы на такую отчаянность не решился. — Вася вздохнул и сел за руль. — Поехали, поскорее До Тарасовки добраться надо, к ночи дело идет… А вот к чему мост разобрали и кто это сделал, выяснить надо…

Свататься пришлось недолго — комендант все без нас уладил. А будущий тесть Данилычева оказался вполне хорошим мужиком. За столом беседа была короткая: отец с матерью молодым дали наставление, как честно на белом свете жить. Комендант тоже что-то вроде этого сказал и добавил еще, что не только жить, — как-нибудь все жить умеют, — но еще и любовь сохранить надо. Выпили, покричали «горько». Молодые стеснительно поцеловались.

Погрузили невестино приданое на машину и поехали на заставу. Комендант остался в Тарасовке. Ехали хорошо, весело. Луна светила будто по специальному заказу, всю степь озаряла. Данилычев с Дашей в кузове сидели, на ветерке. Подъехали к переправе. Вася опять приказ дал всем из машины высадиться, а сам тем же курсом и на той же малой скорости, но посмелее, чем в первый раз, повел машину. И только он добрался до середины, как слева, из береговой заросли мелкого тальника затрещали выстрелы. Вася дернул рычаг скоростей, и машина одним рывком вылетела на тот берег. Нам можно было сейчас же подхватить невесту, прыгнуть в кузов и — ходу. Но Данилычев не собирался так уходить. Похватав из машины винтовки, мы открыли огонь. Даша тут же металась возле нас в своем белом свадебном платье. Из застенчивой скромной невесты она превратилась в смелого бойца: подавала подсумки с патронами, оставленные в машине, гранатные сумки. Но вдруг вскрикнула и присела. Данилычев кинулся к ней.

— Даша! Дашенька, что с тобой?! — Он подхватил ее на руки. — Хоть одно слово скажи, голубушка моя…

А Даша взглянула на него уже чужими глазами и проговорила замирающим шепотом:

— Коля…

Она умерла у него на руках. А бандиты между тем стреляли и короткими перебежками подвигались к нам. Что у них было в планах — аллах их разберет, может, машину хотели захватить и угнать, а может, на коменданта эту засаду устроили, захватить его собирались, за то, что он им спуску не давал.

Данилычев поднялся, примкнул штык и молча пошел вперед. Из глаз у него текли слезы, а лицо было такое ожесточенное, такое страшное, словно все живое и человеческое стерлось с него в эту минуту. Он не подал команды, но мы тоже примкнули штыки. Пули свистели над головами, а мы шли и только скрипели зубами от злости.

Как ураган, ворвался он в низкорослый кустарник. Ухватил винтовку за ствол и орудует ею, как дубиной. Стрельба затихла. Бандиты побросали оружие, стали руки кверху поднимать. А Данилычев ничего этого не замечает, как тяжелой кувалдой крушит бандитские головы. Горе и лютая ярость совсем затмили ему рассудок.

Подскочил Вася, схватил за руку Данилычева.

— Что ты делаешь, Микола?! Опомнись, допрашивать некого будет…

Только один этот бандит и уцелел — остальные полегли на берегу арыка.

Дашу на другой день похоронили возле моста. С тех пор он стал называться: «Дашин мост». Могилу зеленым дерном обложили, цветами украсили. Потом памятничек небольшой поставили.

Данилычев так и остался служить на этой заставе. Переменился он здорово: лицом постарел, преждевременная седина появилась, угрюмость какая-то. В боях не жалел себя, бросался в самое пекло и дрался с суровой жестокостью. Смерти, что ли, искал. Только ни одна пуля не царапнула его.

Много прошло времени с той поры. Я в запас пошел, на Урал уехал. А когда Гитлер напал на нашу страну, в первый же день укатил на фронт. В гвардейской кавалерии под Ростовом воевал, там меня и подбило. Попал в медсанбат, потом в прифронтовой госпиталь, а оттуда в тыл повезли.

И вот лежу я в санитарном вагоне и смотрю: стоит человек у окна. День стоит у окна, другой стоит. Молчит и курит. И вроде бы ранения заметного у него нет. Но сестры и врачи частенько возле него задерживаются, разговор заводят, а он все молчит. Пригляделся к нему — знакомое лицо, глаза упрямые. Неужто Данилычев? Он!..

Наш поезд к Свердловску подходил. Смеркалось. Я кое-как доковылял на своих костылях до окна. Данилычев будто бы и не заметил меня, глядит в окно и дым жадно глотает.