Рассказы Матвея Вьюгина

— Деревня близко! — закричал он. — Ребята, деревня! Похоже, огород какой-то вижу…

Подошли — разочаровались: обычная глинобитная развалина. Может, остатки кочевки, может, старый завалившийся колодец. И пока мы стояли возле безмолвных камней, засыпаемых снегом, и думали, рядом послышался слабый стон.

— Слышишь, Семен? — спросил я.

— Ага, слышу…

Усов обошел груду камней, разрывая ногами глубокий снег, и неожиданно вскрикнул:

— Глядите сюда!

У глыбы окаменелой глины, бывшей когда-то стеной строения, лежал человек. Снег засыпал его так, что на поверхности осталась одна голова, замотанная каким-то тряпьем. Лицо немолодое, морщинистое, в густой красной бороде — хной выкрашена[4]. Глаза закрыты.

Мы откопали человека из-под снега и ужаснулись: он был бос. В хурджуме[5], который висел у него через плечо, в одной сумке лежал кусок черствого леваша и три луковицы, в другой — толстая, засаленная книга на арабском языке.

— Снегом надо попробовать растереть. Может, отойдет, — проговорил Усов. Он снял с себя лишнее снаряжение и принялся растирать старику лицо и уши.

— А вы ноги и руки трите, только осторожно, ободрать можно. Босиком… Вот он юг-то какой обманчивый. Человек не знает зимы и не готовится к ней…

— Может, потерял обутки-то, в снегу застряли.

— И это может быть, — согласился Усов. — Эх, неугомонный же ты человек, — продолжал удивляться Усов, — несет тебя жизнь в погоду и в непогодь, и днем и ночью, и не знаешь ты, где настигнет тебя конец.

— Это правильно, — сказал Лунев. — Оттираем его, а кто он такой — ты знаешь? — спросил он, прищурив глаз.

— Человек, — не сразу ответил Усов. — А чего еще надо знать? Может, тебе анкету его подать? Биографию и две фотокарточки, так, что ли?

Человек открыл глаза и простонал глухо. Лицо, руки и ноги у него теперь горели жаром. Падавший на них снег тотчас же таял. Старик, приподнявшись, как-то пугливо и растерянно разглядывал нас. Мы пытались заговорить с ним, услышать от него что-нибудь о себе — все было напрасным: он ни одного слова не произнес.

— Отходили. Слава богу. А что будем делать с ним? — спросил Лунев.

— Возьмем с собой, не бросать же его на гибель, — недовольно проворчал Усов. Он снял с себя сапоги, разорвал портянки, половину намотал себе на ноги. Обулся. Потом стал заматывать оставшимися портянками ноги старика.

— Давай, Вьюга, и твои, моих не хватит…

А когда обернули ноги, оказалось, что идти он все равно не может.

— Да-а, — задумчиво произнес Усов. — Задача.

— Погоди, попробую санки сварганить, — сказал я. — Дайте-ка сюда шашки…

Из трех шашек, связанных темляками, я смастерил что-то вроде салазок. На эфесах закрепил винтовочный штык, чтобы шашки не разъезжались и привязал к нему лямку от вещевого мешка. Еще один штык приладил поперек ножен. Положил хворосту, а сверху — порожний вещевой мешок.

— Вот и кошевая готова. Поехали…

Семен передал мне свою винтовку, а сам впрягся в лямку и потащил по снегу неудобную ношу. Пока мы возились со стариком, снегу прибавилось. Следов наших было уже не видно. Ветер с глухим рокотом гнал но степи снежную карусель. Над нашими головами кружились большие белые совы. Их было много. Устав бороться с ветром, они садились прямо в снег или на редкие кустики бурьяна, не занесенные еще снегом, и глядели на нас немигающими, мудрыми глазами. Мы шли. И совы перелетали на другое место. Они почему-то все время кружились возле нас.

Ношу тащили попеременке. Тонули в снегу. А Усов то и дело справлялся у старика, как он себя чувствует. Старик мотал головой, и нельзя было понять, лучше ему или очень плохо.

— Тащим, а кого — не знаем. Может, шпиона или кого-нибудь почище, — раздраженно проворчал Лунев. Остановился, тяжело дыша, и бросил лямку. — Не могу больше! Впереди ничего не видать, кроме этих проклятых сычей. Гибель, что ли, нашу почуяли, кружатся, глаз не спускают.

— Ты кончил? — сдержанно спросил Усов.

— А что?!

— Интересуюсь…

Усов добыл из кармана горсть размокшей махорки, поглядел с горькой ухмылкой и отбросил прочь.

— Что ты хочешь, я тебя спрашиваю.

— Сам понимать должен, — огрызнулся Лунев. — Надо выбраться из этого кромешного ада, а потом уж…

— Понимаю тебя, — тяжело произнес Усов.

Он стиснул зубы, в усталых глазах его промелькнул холодок. Но ничего не сказав больше, взял из рук Лунева лямку и потащил ношу. И долго потом мы молчали. Я шел, как пьяный, шатаясь из стороны в сторону, а в ушах нудно звенело, и сквозь этот звон, мне казалось, я слышу далекую и унылую песню: «…а в степи глухой замерзал ямщик…»

Когда я брался за лямку, Семен шел сзади и тормошил старика, чтобы он не заснул, заставляя его двигать руками и, не переставая, что-нибудь говорил ему. А старик молчал.