Рассказы израильских писателей

«В Иудейской пустыне, среди дюн, — сказал он, — иногда бушуют песчаные бури. Ветры увлекают за собой пески. Они движутся наподобие плотного тумана со скоростью шестидесяти километров в час. Когда песок на своем пути встречает дерево, он начинает кружиться и собирается вокруг его ствола. Появляется сначала нечто вроде холмика. И холмик растет, растет. Проходит несколько дней — и дерева уже не видно. Только на вершине песчаного холма торчит мягкая веточка. И кажется, что так было всегда, испокон веков. Если ты взберешься на холмик, то найдешь там завядшие листья, они все уже побурели или стали коричневыми… Вот как были созданы твои груди».

Я слушала его очень внимательно. Внезапно у меня в голове мелькнула мысль, и я спросила:

«А что ты делаешь здесь, среди дюн?»

Видно, мне не следовало этого спрашивать, но я рада, что спросила, и сейчас вы поймете почему. Его лицо вдруг сделалось холодным, будто страшное воспоминание воскресло в мозгу, и он сказал:

«Я скитаюсь по пустыне и разрушаю на ней все живое, я стреляю, взрываю… Это закон войны… Вот что я делаю».

Я испугалась странной интонации, прозвучавшей в его голосе. Мне хотелось наконец понять, что он говорит. Чтобы не молчать, я ухватилась за его последние слова и по какой-то ассоциации поспешила ответить:

«Это не так! Ты не разрушаешь. Ты сеешь жизнь…»

Я знала, что говорю неправду. Ведь я позаботилась, чтобы не забеременеть. Он ответил:

«Да. Настанет день и для посева. Я надеюсь. Я в это верю».

И больше не сказал ни слова… Скажите, доктор, вам это не напоминает старинную легенду о путнике? Помните? Всюду, куда он ступал, цвели цветы, слышалось пение птиц, но сам он шел, погруженный в печаль. Путник не знал, что, идя вперед, он сеял жизнь, и потому на сердце у него была глубокая скорбь.

Хава вышла на улицу. После полутемного кабинета улица показалась особенно светлой и веселой. У тротуара, на пустой площади, сгрудившись в кружок, стояли на коленях дети и пели:

Береле, Переле,
Выйди ко мне!

Затем дети разбежались во все стороны. Только один остался. Он нагнулся к земле и бормотал что-то не то улитке, не то жучку.

Хава взглянула на мальчика, и его лицо показалось ей очень знакомым. Но она никак не могла припомнить, где видела это лицо раньше.

Э. Хадани Матрац Пер. с иврита Л. Вильскер-Шумский

День тихо умирал в болоте. Молодая рыбачка пыталась уснуть и не могла; ее преследовали кошмары. Вспомнилась мать, письмо отца. Плохие вести шли от родственников. Она ворочалась с боку на бок и, приоткрыв глаза — кристально-чистые глаза девушки, совсем недавно ставшей женщиной, — вздохнула: «Какая жесткая постель! Хотя бы матрац был немного мягче!..» Заспанные глаза окинули недовольным взглядом низкие тонкие перегородки. «Как тяжело живется!.. Табуретка, старый диванчик и все, а вокруг — сплошная тьма… Когда же жизнь станет немного легче?»

Вечер опустился над рыбачьим станом. Домашние утки, откликаясь на зов маленьких утят, недовольно крякали: «кра-кра». Утки то копошились у берега в тине, то выплывали на чистую воду и подолгу плавали. «Кра-кра» жаловались они. Неужели их снова запрут на ночь в сарай? И чего люди боятся? Ведь их сородичи, дикие утки, плавают в озере и день и ночь! И ничего. Зачем же их гонят в сарай, когда нет никакой опасности? Небо чистое, ни облачка.

— Кра-кра… — подражает уткам рыбачка, сидя на постели рядом со своим мужем. Она дрожит от холода.

— Тяжело тут нам.

— Не хнычь. Это юнцы так хнычат, когда отправляются в ночь на рыбалку, — прервал ее муж, не сердито, но строго.

Перед взором рыбачки возникают ночные картины на озере. Холодно, мокро. Невод в воде… Муж с товарищами в лодках. Они внимательно следят за неводом. И так до самого восхода солнца…

Рыбачка взглянула на мужа, на его длинные, костлявые, словно железные прутья, руки. Неприятное ощущение от наступающей ночи — холодной и болотистой ночи — развязало ей язык.

— Подумай только… даже матраца у нас нет… мягкого матраца, как у наших соседей по бараку. Вот меня и одолевают кошмарные сны. И мать и отца видела во сне. Что с ними теперь? — У нее на глаза набежали слезы.

— Будет у тебя матрац… будет. Завтра же, — от жалоб своей молодой жены сердце рыбака смягчилось. — Завтра рано утром отправимся вдвоем на лодке и… у нас будет матрац.

Вскоре зазвонил колокол, зовущий на ужин. Окрыленная надеждой рыбачка пошла в столовую, рядом с ней шагал ее длинноногий худощавый супруг. Она молчала, не желая больше портить ему настроение. А между тем поговорить надо было бы еще о многом.

Холод пробирался сквозь рифленые жестяные листы, заменяющие стены. Ветер приносил с озера плохие вести, предвещая приближение холодной зимы. Эхо разносило свист ветра с возвышавшихся напротив Голанских гор. Со стороны тростниковых зарослей на северном берегу озера доносилось чье-то завывание.